Я слушал его с каменным лицом.
— Советую тебе хорошенько подумать, — продолжил он. — Советую тебе подумать об истории своего сексуального становления, о том, что тебя привело к нам. Советую тебе подумать о том, через что тебе пришлось пройти, прежде чем ты бросил якорь в нашей гавани. Советую тебе хорошенько подумать о своих ожиданиях, о том, на что ты имел право надеяться, прежде чем Лиза тебя увезла. Можешь не отвечать мне сразу. Просто хорошенько подумай над моими словами.
— Полагаю, ты все же кое-что недопонимаешь, — встав с кресла, ответил я. — И если позволишь мне переговорить с Лизой…
— Сейчас речь идет не о Лизе, — вмешался в разговор Ричард. — Это сугубо между нами. Ты должен сделать выбор…
— Минуточку! Я что-то не понимаю, — перебил его я. — Ты что, хочешь сказать, что Лиза уже не в Клубе? Ее что, уволили? — Я чувствовал, что веду себя слишком уж агрессивно, а потому сделал глубокий вдох, чтобы хоть чуть-чуть успокоиться.
— Нет, Лизу не уволили, — ответил Ричард. — Лиза — это особая статья. И если здесь и делаются какие-то исключения, то делаются они именно для нее.
— Ну тогда о чем мы здесь говорим?! — Я кипятился все больше и больше и злился теперь уже на нее. Интересно, что она им сказала? Я изо всех сил пытался ее защищать, не зная даже, что же она все-таки им сказала. — Насколько я понимаю, — нахмурился я, — она объяснила вам обстоятельства нашего отъезда. Вы так со мной разговариваете, будто я что-то нарушил, и не разрешаете с ней поговорить хотя бы для того, чтобы выяснить, что она вам сказала. Не понимаю, что тут происходит…
— Эллиот, сейчас она тебе не поможет, — вступил в перепалку Скотт.
— Что значит — не поможет?
— Эллиот, Лиза свихнулась, — безапелляционно заявил Скотт, сделав шаг в мою сторону.
И эта фраза колоколом отдалась в моей голове.
— У нас в Клубе, — продолжил Скотт, бросив взгляд в сторону Ричарда, — слово «свихнуться» понимается несколько по-другому. Это вовсе не означает, что кто-то сошел с ума и у него шарики за ролики заехали. Это означает, что человек больше не способен нормально функционировать в наших условиях. И честно говоря, такое не часто случается с персоналом. А если случается, то только с рабами. Я не имею в виду сопротивление, беспокойство, страх и прочее. Мы прекрасно умеем распознавать эти симптомы уже на ранней стадии, но время от времени происходит так, что раб может свихнуться. И тогда он просто встает и говорит: «Знаете что, парни, похоже, я больше не могу этого делать». И мы сразу же понимаем, что к чему. И тогда бесполезно…
— Знаю-знаю, — отозвался я. — Такое случается, но вы не говорите об этом рабам, пока ситуация действительно не становится серьезной.
— Вот именно, — ответил Скотт. — И это самым непосредственным образом связано с тем, что заботит нас сейчас. Когда ты приходишь в Клуб, то тебе говорят, что отсюда уже не убежать, обратной дороги нет и трусить нельзя. И это часть того контракта, который ты подписываешь, относительно предоставления своих услуг в весьма специфической области человеческого поведения. Но это и часть тех гарантий, которые мы даем: тебе не позволят иметь задние мысли, не позволят выбраться отсюда, Эллиот, и причины здесь лежат на поверхности. Если ты до конца не осознаешь, что полностью изолирован, то не сможешь расслабиться и получить удовольствие от происходящего. И тогда ты начинаешь думать: «То, что я делаю, — просто здорово, но я чувствую себя идиотом, делая это! А вдруг моя тетя Маргарет увидит меня в ремнях и цепях?! Блин, все, конечно, здорово, но мне лучше бы отсюда свалить! Для подобных развлечений у меня кишка тонка!» И это в тебе говорит чувство вины. Наша застенчивость, Эллиот, наша амбивалентность, к которой мы все склонны. Но здесь, в изоляции от мира, в отсутствии альтернативы, ты действительно реализуешь свои фантазии: можешь доминировать, а можешь и подчиняться. И это все Клуб! А потому непременным условием здесь должны быть невозможность побега, невозможность даже самой мысли о нем. Вот почему ты должен вернуться в Клуб! — Скотт замолчал, вопросительно посмотрев на Ричарда.