— Мы говорим с тобой о любви и идеалах, — вздохнул Мартин. — А еще о моем глубоком убеждении, что в один прекрасный день люди перестанут решать деликатную проблему альтернативного секса при помощи подонков или, в лучшем случае, полиции.
Я молча кивнула.
— Помню, как спрашивал тебя, способна ли ты полюбить людей, переступающих порог моего Дома, — продолжил Мартин. — А помнишь ли ты свой ответ? Ты сказала, что на самом деле не против любителей сексуальных приключений, которые не причиняют вреда другим. Сказала, что тебе жаль распахивающего пальто старого извращенца в парке, парня в автобусе, трущегося о хорошенькую девушку, но не осмеливающегося с ней заговорить. Ты жалела трансвеститов и транссексуалов. А еще сказала, что ты — это они, а они — это ты. И так было всегда. С тех пор, как ты себя помнила. — Он отодвинул чашку с кофе и перегнулся ко мне через стол. — Ну и когда ты со мной этим поделилась, — продолжил он, — я подумал: эта девочка в душе так же романтична, как и я, но гораздо невиннее меня. Возможно, чуть-чуть ненормальная. Я разглядел твою мощную сексуальность, которая сформировала и, вероятно, даже закалила тебя. Более того, ты сумела привнести в наш Дом какую-то удивительную духовность. И все же в тот вечер я не смог поверить тебе до конца.
Чудесные слова. Но для меня они значили нечто большее, поскольку именно так я и описала свой прошлый опыт Эллиоту. Живое свидетельство того, чего никогда не было на самом деле. Свидетельство провала всех попыток вдолбить мне в голову, что секс — это плохо.
— Но два года спустя, — продолжил Мартин, — когда ты уже работала в Доме по уик-эндам и не хуже меня узнала всех наших гостей, я вдруг понял, что ты имела в виду. Нет, это не только умение изящно разыграть сценарий доминирования и подчинения. Нет, это было то, что тебе действительно нравилось. Я понял: в том, что касается секса, нет ничего, способного вызвать у тебя отвращение, смущение или неприятие. Нет, тебе так же, как и мне, претили только настоящая жестокость, грубость, нанесение телесных повреждений другому человеку. Ты оказалась именно такой, какой себя и считала. Но я хорошо понимал — слишком хорошо, — что такая любовь не может длиться вечно.
— Нет. Все совсем не так, — перебила я Мартина. — Это не они изменились. И не я. Скорее, здесь вмешались какие-то высшие силы.
Мартин пригубил вино, до сих пор стоявшее нетронутым, а потом произнес:
— Ну ладно. Тогда начни с того момента, когда все пошло наперекосяк. А я посижу и послушаю. Я ведь слышал не менее тысячи подобных историй.
Наклонившись вперед, я положила голову на руки и закрыла глаза.
— Похоже, все началось еще во время моего отпуска, — начала я. — По дороге домой я, спрятавшись ото всех в отеле в Далласе, посмотрела на видео один фильм. О нью-йоркских цыганах. Фильм назывался «Анжело, любовь моя». Они были такими жизнелюбивыми, эти цыгане. И чтобы они ни делали, все равно оставались очень естественными. Понимаешь, они воровали, мошенничали, лгали, но жили полной жизнью в своем закрытом сообществе, и жизнь, с их вековыми традициями, была такой целостной! И ужасно не хотелось, чтобы с ними хоть что-то случилось, чтобы они, не дай бог, стали частью общего стада.
— Как ты у себя в Клубе?
— Ну конечно, именно так я и должна была подумать.
Это их мир, а это — мой. Но все было немножко по-другому. Словно у них было то, чего никогда не было у меня. Словно той тайной жизни, нашей жизни, о которой я мечтала еще ребенком, и не было вовсе. Ты ведь знаешь, моя голова всегда была набита всякими фантазиями. И чувство отчаяния…
— Конечно-конечно…
— Ну да ладно. Это было в отеле. И мне вдруг ужасно захотелось обратно в Клуб. Я срочно должна была там укрыться. А потом фотография, снимок в личном деле Эллиота. Я хочу сказать, конечно, фотография не имела никакого отношения к фильму, но, когда я ее увидела, у меня будто что-то щелкнуло в голове…
— Продолжай.
— Понимаешь, я всегда считала, что на женщин, в отличие от мужчин, зрительные образы действуют не так сильно. Ну, это старый спор, но когда я увидела фото… Просто фото…
31.
Лиза. «Смерть коммивояжера»
Уже начинало темнеть. Но мы все говорили и говорили.
Мы переходили из кафе в кафе: здесь выпивали по бокалу вина, там — по чашечке кофе. И теперь брели себе потихоньку назад в отель, а город сиял и горел в лучах заходящего солнца. Такое можно увидеть только в Новом Орлеане. Вполне вероятно, что и в Италии солнце не менее ослепительно, хотя не знаю, не знаю. Зачем думать о Венеции, если мы в Новом Орлеане? И действительно, здесь сейчас чудо как красиво: затейливые ограды старинных особняков, зеленовато-белесые ставни, поросший мхом красный плитняк под ногами.