А еще две потрепанные, замусоленные книжки в бумажной обложке о путешествиях сэра Ричарда Бартона по Аравии и — да! — наконец, новехонькая копия альбома «Бейрут. Двадцать четыре часа», все еще запечатанная в пластик и с издательским стикером на обложке, сообщающим, что книга получила какую-то там премию. Господи, ну почему здесь все в пластике!
Я перевернула альбом. Эллиот, во всей своей неповторимости: с растрепанными ветром волосами, в водолазке, куртке «сафари», несчастный, одинокий — господа, этот человек видел массовые разрушения, рисковал своей жизнью, чтобы сделать уникальные снимки, — и, конечно, со своей обычной грустной улыбкой. Меня опять стало подташнивать, как будто мимо моего дома только что прошел парень, в которого я влюблена.
Ну раз уж я зашла так далеко, что мне кусочек пластика? Я ведь очень осторожно и ничего не испорчу. Я воровато разорвала упаковку, а потом, поднявшись на ноги, пошла глотнуть еще кофе.
Бейрут, город, разрушенный до основания за долгие годы войны. Да, сильный материал. Самый пронизывающий вид фотожурналистики, когда ты ничего не приукрашиваешь, но выстраиваешь каждый снимок, и все основано на контрастах: древнее и современное, смерть и новые технологии, хаос и самоотверженность, — причем так тонко, что пробирает до дрожи. Так действует на человека только настоящее искусство.
Верный глаз: правильно выбранный фактический материал и все фигуры в движении. Светотени наложены, словно кистью художника. Прекрасная печать! Похоже, он собственноручно печатал черно-белые фото. А на цветных грязь и кровь выглядели осязаемо, как текстура современной скульптуры на тему войны. Я принялась читать сделанные им комментарии. Черт, это было нечто большее, чем подписи к рисункам! Сдержанные, лаконичные, как бы независимые истории, в каждой из которых личное подчинено голым фактам и свидетельствам очевидцев.
Отложив книгу, я выпила еще кофе. Итак, Эллиот — хороший фотограф и Эллиот может писать.
Но за кого он себя принимает? Зачем приехал сюда? Да еще на целых два года? Что заставляет его делать с собой такое?
И почему я шарю в его вещах и что я делаю с собой?
Я отхлебнула еще кофе и прошлась по комнате.
Теперь приятное возбуждение сменилось беспокойством — я просто не находила себе места. Я напомнила себе, что в любой момент могу послать за ним, но это было бы неправильно. Неправильно для него, неправильно для меня. Но я уже больше была не в силах терпеть.
Подойдя к прикроватной тумбочке, я сняла трубку телефона.
— Будьте добры Скотта, если он не занят. Я подожду, — сказала я.
Двенадцать сорок пять. Скотт как раз пьет свой первый стакан виски после ланча.
— Лиза! А я как раз собирался тебе звонить.
— Зачем?
Поблагодарить тебя за этот маленький подарок, который получил сегодня утром. Я в полном восторге. Я и надеяться не смел так быстро его заполучить. Что на тебя нашло? Почему отправила его? Попробуй только сказать, что он тебя разочаровал! С тобой все в порядке?
— Скотт, слишком много вопросов одновременно. А теперь разреши мне задать тебе один вопрос. Как он там справляется?
— Ну, я выставил его как модель в классе для инструкторов. Сама знаешь: занятия по интерпретации ответов раба, чтобы найти его слабые стороны. Он просто обезумел. Я было подумал, что ему крышу снесет, когда класс начал задавать ему вопросы. Но он выдержал. Если оценивать по десятибалльной шкале, я дал бы ему пятнадцать. Почему ты так рано мне его уступила?
— Ты научил его чему-нибудь новенькому?
— Хмм… Помог ему понять, что он может выдержать практически все. Сама знаешь, когда тебя осматривают и экзаменуют инструкторы, при этом обсуждая вслух, словно ты какой-то опытный экземпляр… Конечно, он оказался просто восхитительно не готов к этому.
— А ты что-нибудь узнал о нем? Что-нибудь особенное?
— Да. Он не живет в мире фантазий. Он смотрит на все широко открытыми глазами.
На секунду я даже онемела от неожиданности.
— Ты понимаешь, о чем я говорю, — продолжил Скотт. — Он слишком хорошо знает жизнь, чтобы считать, что «заслуживает» все это, или что он «прирожденный раб», или что он затерялся в более высокоморальном, более благородном мире, чем наш реальный. Я имею в виду те романтические бредни, которыми пичкают себя молодые рабы. Он отдает себе отчет, где находится и что с собой делает. Он почти так же открыт, как и любой другой раб, с кем я когда-либо работал. Однако он из тех, кого, кажется, легко сломать, а на самом деле сломать невозможно. Почему ты мне его отдала? И почему не хочешь мне довериться?