— Не смей называть меня идиоткой только потому, что мне нравится фильм, которого ты просто не понял! — возмутилась она.
Заикаясь, я попытался ей объяснить, что вовсе не считаю ее идиоткой. Тогда она заявила, будто я сказал, что всякий, кому нравится такое барахло, полный идиот. Разве я такое говорил?
Я выпил еще виски с содовой и начал красиво вещать о том, что фильм фальшивый от начала и до конца и никакой идеи в себе не несет, но она перебила меня, объяснив, что речь опять идет о сексуальных изгоях, что это кино о женщинах-проститутках и о том, как они живут, как они любят и как тяжело день за днем влачить такое существование, будучи вне закона. Это фильм о цветах, пробивающихся сквозь асфальт; о том, что жизнь — она везде жизнь.
И тут вдруг до меня начало доходить, что она пытается мне втолковать. Она понимала, что чувствует фотограф Беллок, влюбленный в малолетнюю проститутку (герой Кейта Каррадайна, влюбленный в героиню Брук Шилдс), и каково ему было, когда в конце фильма его все покинули, но лучшей сценой, по ее мнению, была та, где шлюха, которую играла Сьюзан Сарандон, нянчила ребенка на кухне борделя.
Она все говорила и говорила. Она говорила: ты не можешь заставить людей заткнуться и умереть только потому, что они сексуальные изгои; тебе в жизни не понять, что такое Клуб и зачем он нужен; ты только и видел, что богатых людей, сидящих у бассейна; у тебя полно денег, чтобы поехать туда, быть молодым и красивым… Однако идея совсем в другом, идея в том, что любой может приехать в Клуб и разыграть свои сексуальные фантазии. И ты тоже мог! Тоже мог! Тоже мог!
Рабам вовсе не обязательно быть богатыми, а если ты недостаточно красив, чтобы быть рабом, то можешь стать хэндлером или инструктором. Надо только верить в идею Клуба — и ты попадешь в мир фантазий. И вообще, люди даже не представляют себе, что происходил Клубе, так как многие члены не афишируют тою, что хотят, чтобы над ними доминировали и чтобы рабы их наказывали. Вот так-то. Поэтому большинство рабов знают, как при необходимости исполнять доминирующую роль. И вообще, свободы там намного больше, чем кажется на первый взгляд. Глаза у Лизы потемнели, лицо осунулось, и она говорила почти скороговоркой, а потом заплакала, когда я сказал:
— Да, черт возьми! Именно это я и делаю в Клубе — воплощаю свои фантазии, но какое это имеет отношение к шлюхам из «Прелестного дитя»? Они-то не разыгрывали свои фантазии. Это совсем другое.
— Нет, но это их жизнь. Они продолжали мечтать и надеяться, и в фильме показана вся их жизнь день за днем. Фотограф из фильма увидел в них воплощение свободы, вот почему и хотел быть с ними.
— Глупость какая-то! Все, чего хотела героиня Сьюзан Сарандон, — выйти замуж, чтобы выбраться из борделя, а Прелестное дитя была просто ребенком…
— Не смей называть меня глупой! Какого черта! Почему мужчина, когда спорит с женщиной, всегда называет ее глупой!
— Я вовсе не говорил, что ты глупая, я сказал, что это глупость.
Тут передо мной неожиданно возник бармен, который заявил, что хотя, конечно, бар и круглосуточный и ему совсем не хочется просить нас уйти, но между четырьмя и пятью они всегда делают уборку, и предложил нам отправиться в бар «У Майкла», за углом.
Люди, которые входили внутрь, похоже, только-только проснулись. В отличие от нас они не куролесили всю ночь. Но кто встает в шесть утра, когда еще совсем темно, чтобы опрокинуть рюмашку в баре «У Майкла»? Там были две высоченные ночные бабочки в париках, со слоем штукатурки на лице. Они разговаривали с одним из тех молодых людей, которые так много пьют и курят, что выглядят на сто лет. Голова этого парня походила на череп, а глаза налиты кровью. Жаль, что у меня под рукой не было фотоаппарата. Если мы все же поедем в Венецию, надо не забыть фотоаппарат!
Здесь все друг друга знали, но ничего не имели против нашего присутствия.
— Что ты имела в виду, говоря, что не пишешь сценарий? — спросил я. — Ты когда-нибудь скажешь мне, что мы делаем? У вас в Клубе что, принято вот так срываться с места, а потом возвращаться? Если у тебя есть раб, ты что, можешь вывезти этого раба, а потом вернуть обратно? Какие у вас там правила? А вдруг я возьму и соскочу, то есть уйду? У меня ведь все личные вещи с собой…
— Ты хочешь это сделать? — спросила она, поежившись.
Сейчас, с растрепанными волосами и широко открытыми глазами, она чем-то напоминала итальянку. По мере того как она пьянела, речь ее становилась все более сбивчивой.
— Нет, не хочу.
— А тогда зачем так сказал?
Мы снова вышли на улицу. Дождь прекратился, хотя я уже и забыл, когда он начался. Мы были в кафе «Дю-Монд» на берегу реки, залитой белым светом, через улицу от площади Джексона, а по рю Декатер уже вовсю громыхали грузовики, обеспечивающие доставку продуктов.