Однажды ко мне зашел Роджер Гиббс и в разговоре заметил, что у меня отличная коллекция всяких штуковин о «Челси», а я вдруг предложил:
— Можешь взять все себе, Родж.
— Что? — он оторопел. — Все? Просто так?
— Да, — сказал я, — бери все, кроме Бонетти.
И он взял. Он носился по комнате со скоростью сто миль в час, словно боялся, что я передумаю, срывал фотографии, флаги и все остальное, пока, наконец, ничего не осталось, кроме Бонетти, а у меня, между прочим, было около дюжины его снимков — в игре и разных других. Для меня Питер был не просто игроком «Челси», он был тем, кем хотел быть я — вратарем сборной, и я знал, что еще многому могу научиться у него.
Между четырнадцатью и пятнадцатью годами я вырос дюйма на четыре, и это меня вдохновило. Рэг Джеймс сказал мне: «Ну вот, я же говорил, что у тебя получится, если захочешь, не так ли?».
По мере того, как приближалось мое пятнадцатилетие, я все больше И больше начинал беспокоиться. Предложат они мне начальный контракт или нет? Мой старик не так волновался по этому поводу, как я, и говорил: «Можешь подождать еще годик, Ронни, ведь все равно учишься, Мы-то пока не пропадем». Но для меня все уже давно было решено: я останусь в школе до конца футбольного сезона, а после Пасхи, когда мне будет пятнадцать с половиной, стану полупрофи в «Боро». Если, конечно, возьмут.
Не то чтобы мною никто больше не интересовался: приходили и из «Кристал Пэласа», и из «Уотфорда», и даже из «Тоттенхэма», еще не зная, что я в «Боро». Поэтому, когда я по-настоящему начал беспокоиться, то сказал себе, что если «Боро» не захочет меня оставить, я смогу пойти в другой клуб. Но все равно я знал, что если «Боро» откажется, то я буду в шоке, тем более что от «Челси» по-прежнему не было ни слуху, ни духу.
Между мною и моим стариком была одна проблема — относительно школы. Мама по этому поводу не беспокоилась, она говорила, что если моя душа лежит к чему-нибудь, то пусть так и будет. Но отцу было трудно понять, как я могу отказаться от того, к чему он всегда стремился. Он говорил:
— В четырнадцать лет я бросил школу и стал рассыльным. Каждое утро вставал в полшестого, а ведь хотел учиться.
— Но, папа, — отвечал я — тогда были другие времена, ведь так?
— Да, — соглашался он, — но образование есть образование. Ты же можешь сломать ногу, и что тогда, Ронни?
Я подумал однажды, что на крайний случай всегда смогу стать почтальоном, но не сказал вслух, потому что не хотел его обидеть.
Майк смотрел на это по-другому, «не так, как каждый из нас:
— Некуда спешить, Рон, — говорил он, — особенно вратарю. Ведь многие становятся настоящими вратарями только под тридцать.
— Так чего же ты хочешь? — спрашивал я. — Чтобы я учился в школе до тридцати лет?
— Просто не надо беспокоиться по этому поводу, вот и все, — отвечал он. — Хотя они обязательно должны взять тебя, — ты здорово прогрессируешь.
В конце концов они меня взяли. Это случилось примерно через неделю после моего дня рождения. Всю эту неделю я просто убивался: возьмут или нет? Я даже спрашивал себя, а знают ли они о моем возрасте, хотя сам понимал, как глупо об этом думать, потому что это первое, за чем они следят. Некоторым ребятам они предлагали контракт прямо в день пятнадцатилетия, но бывало и такое, что они не были уверены в ком-то, но все равно не отпускали его, хотя и не предлагали стать полупрофи. Я просто холодел от мысли, что я могу быть одним из таких — ни то, ни се. В довершение ко всему испортилась погода, я простудился, и мама даже хотела, чтобы я не пошел в школу. Но я решил, что если останусь дома, то она захочет чтобы я пропустил и тренировку, и пошел-таки на занятия.
Когда в тот вечер я приехал в «Боро», то меньше всего мне хотелось играть в футбол. Меня немного трясло, и я всю дорогу чихал, так что Рэг Джеймс, посмотрев на меня, сказал: «Тебе не стоило приходить сегодня, сынок».
«Нет-нет, все будет в порядке», — сказал я чертовски решительно, надеясь произвести впечатление. Сейчас это просто смешно, потому что, будучи профессиональным футболистом, ты пропускаешь игры из-за всякой ерунды вдвое легче тогдашней моей болезни. Но в тот момент я думал, что этот вечер решающий, и они могут взять кого-нибудь другого.
Итак, я тренировался, играл в «5х5», а потом, когда я сидел в раздевалке — у них была потрясающая, отделанная мрамором раздевалка, — подошел Рэг Джеймс и сказал: «Босс хочет видеть тебя».
После душа я чувствовал себя лучше, а в тот момент вообще выздоровел, потому что по его глазам, явно радовавшимся за меня, я понял, что должно было произойти. Я пошел за ним вверх по большой мраморной лестнице, а затем по коридору в кабинет менеджера. Он постучал, и голос — голос шотландца — пригласил нас войти. Рэг сказал: «Вот он, босс», и запустил меня в кабинет.
Менеджер, Чарли Макинтош, сидел за столом в синем костюме, что было необычно само по себе, потому что до этого я видел его только в спортивной одежде. Правда, было это лишь несколько раз, да и то недолго: он иногда приходил посмотреть, как мы тренируемся, но чаще всего в это время он уже отсутствовал, да и, кроме того, мы ведь были всего лишь детьми. Он — невысокого роста, коренастый, с широкими плечами и волнистыми рыжими, зачесанными назад волосами — закончил играть всего пэру лет назад, был правым защитником «Волков», потом играющим менеджером «Рочдейла», ну, а затем пришел в «Боро».
Я хорошо помнил его по «Волкам», потому что он был, не особенно популярен на «Стамфорд Бридже». Играл очень грубо, и мы часто кричали ему: «Грязный Макинтош!». Однажды, помню он подошел к боковой линии и показал нам два пальца в виде буквы V — «победа». А еще я помню его страшно грубый прием против Фрэнки Бланстоуна — у него не было ни малейшего шанса достать мяч, да он и не пытался, а просто подлетел и ударил Фрэнки на высоте примерно три фута над землей. Правда, он играл в сборной Шотландии, но, как мы потом поняли на «Бридже», они там все были такие. Менеджером у него хорошо получалось в «Боро». Он пользовался репутацией человека, который давал шанс молодым, и это было одной из причин моего желания попасть к нему, ибо в других клубах новичкам иногда приходится ждать этого шанса несколько лет.
— Хочешь стать профессионалом, сынок? — спросил он, и я сразу же оказался на седьмом небе от счастья.
— Конечно, мистер Макинтош, — ответил я, а он сказал:
— Зови меня просто «босс». «Мистер Макинтош» слишком официально. Будешь так меня звать, когда мне будет пятьдесят или когда тебе будет тридцать. — Я вспомнил Майка и улыбнулся, а он спросил: — Что такое?
— Да просто один знакомый парень, — ответил я, — говорит, что вратарями становятся в тридцать лет.
— Что ж, — сказал босс, — тебе придется стать вратарем пораньше. Мы не можем себе позволить ждать так долго. Что скажет твой отец, если ты захочешь стать полупрофессионалом?
— Я думаю, он согласится, — ответил я.
— Ты у него не спрашивал?
— Спрашивал, и он не против, только хочет, чтобы я остался в школе, — сказал я.
— А ты? — спросил он. — Хочешь остаться в школе или прийти сюда? — Я немного испугался, чувствуя, что могу упустить свой шанс. Я боялся, что он скажет: «Что ж, если ты не уверен, что хочешь быть здесь, то есть много других, которые уверены», поэтому я сказал, что хотел бы закончить сезон и посмотреть, вдруг я попаду в школьную сборную Англии. Он сказал, что не против и что я должен прийти к нему с отцом, а напоследок спросил:
— А чем занимается твой отец?
— Он почтальон, — ответил я.
— Мой был докером, — сказал он. — Семь лет не мог найти работу. В футболе жизнь куда лучше, сынок.