Под пение младших шаманов старшие разожгли огромный костер. Верховный жрец подошел к нему, снял с пояса мешочек с какими-то кореньями и порошками, он сыпал их в огонь, шепча слова на непонятном языке. При каждом взмахе его руки пламя взлетало вверх и злобно трещало.
Сосредоточенный жрец подошел к чану, вынул новые снадобья и, так же бормоча, принялся сыпать их в воду. Наконец, он добрался до топора, осмотрел его, извлек из рукава каменный скребок, нацарапал им что-то на рукоятке. В третий раз он упал на землю, очертил круг и под пение всех присутствующих (молчали только воины) исполнил пляску, во время которой демонично потрясывал своим орудием.
Танец завершился, началась последняя часть действа. Младшие шаманы забили в барабаны, старшие принялись трясти бубнами, верховный жрец взмахнул топором, и воины, отделившись от костров, удалились в тень.
Вскоре они появились не одни, а в сопровождении семерых девушек. Всем им едва ли было семнадцать, все смуглые, кареглазые, темноволосые, в одинаковых одеждах. Шаман еще раз взмахнул топором, и все стихло.
– О силы небес, боги земли, духи огня, воды и воздуха! Я – слуга ваш вечный, род и племя мое – верные слуги ваши – приносим вам в жертву эту невинную кровь, чтоб вы ниспослали вашим детям победу в борьбе с пришлыми врагами. Усмирите гнев свой и даруйте победу, если враг истребит нас, то кто будет исполнять вашу волю и беречь вашу веру? – кричал в пустоту верховный жрец, а эхо коверкало его слова по своей прихоти.
Вдали завыл волк, жрец взмахнул топором, и опять забили бубны, барабаны, потянулась бесконечная песня. Воины подтолкнули первую девушку к старшим шаманам, те сняли с нее одежду и усадили перед чаном на колени, верховный жрец погрузил топор в воду и обрызгал избранницу, говоря:
– Мать-вода, смой все с этого тела и злое, и доброе.
Старшие шаманы подхватили девушку и подвели к огню, несмотря на жар, исходивший от него, молодое упругое тело дрожало от пронизывающего холода.
– Духи огня! – воскликнул шаман, - Очистите это тело от злых духов и порчи!
Пламя, словно повинуясь старику, колыхнулось. Теперь верховный жрец сам взял жертву за руку, подвел к валуну. Забили барабаны и ту же смолкли, шаман коснулся топором камня и застыл в ожидании. Завыл волк, совсем близко, казалось, прямо за скалой.
Он затих, а через секунду дымящаяся темно-вишневая кровь обильно обагрила полированную поверхность камня, волчий вой отдавал насыщенной злобой. К верховному жрецу уже подводили вторую жертву, время торопило – обряд требовалось повторить еще шесть раз.
III
Весть, принесенная гонцом, была ужасной – дикие кочевники южных степей, именовавшие себя монголами, не просто разбили общеплеменное войско, а фактически истребили его поголовно. Окровавленный, изодранный, изрубленный гонец на загнанном взмыленном коне сбивчиво и отрешёно коротко рассказал о причинах поражения.
Сначала монголы ложным отступлением выманили под засадный удар всех всадников, затем окружили и перебили их поголовно. Остатки объединённого войска племён Онона мужественно встретили степняков, но в неравной схватке все погибли.
– Где вожди? Где старейшины родов? – вопрошал побледневший верховный жрец.
– Нет никого – все погибли, - захлебываясь кровавой пеной, простонал гонец, - Мне и еще десяти воинам удалось пробиться в тайгу…
– Где монголы? Сколько их? – продолжал расспрос жрец.
– Это случилось прошлой ночью у Черных камней, - задыхался гонец, - А монголов – тьма, на одного нашего воина – двадцать врагов вышло, а ночью в их стане сотни костров горят. Торопись, о великий, их кони быстры, как ветер, они беспощадны, как стая волков…
Воин испустил дух, устремив остекленелый взгляд в хмурое небо, а весть, которую он принес, распространилась по стойбищу с быстротой пожара. Женщины завыли, оплакивая погибших сыновей, отцов и мужей. Неистово рвали они волосы в преддверии грядущих больших несчастий.
Верховный жрец был сражен страшными новостями, но не потерял головы. У него были десять верных воинов, преданные шаманы и хранители огня, остались старики, дети, женщины, а главное – осталась вера, которую он должен сохранить любой ценой. Он уведет свой народ в тайгу, спрячет его и возродит, сил хватит…
Тайга наполнилась адскими криками – это авангард монголов обнаружил стойбище. Навстречу врагу вышли все, кто был способен держать оружие. Жрец, видя, как погибли последние защитники, удалился в свою юрту. Кочевники, потеряв два десятка воинов, принялись грабить и убивать, мстя за своих павших.
Все награбленное свалили в одну большую кучу и, старший нойон[1] великого хана отобрал десятую часть для своего господина. Так же поступили и с пленными, предварительно перебив всех старых и больных. Когда доля великого хана была свалена на повозки, простые воины принялись делить положенную им добычу между собой.
Громкий оклик сотника заставил их оставить это занятие и оглянуться. Плешивый загорелый монгол молча указал рукой на юрту верховного жреца, которую победители заметили только теперь.
Один из чужеземцев выхватил меч и ворвался внутрь. Его взгляду предстал сидевший перед тлеющим очагом старик, перебирающий четки. Воин скользнул взором по сторонам: чучела животных, птиц, рога, котлы, сосуды, коренья, пучки трав – ничего ценного для поживы.
Монгол криво ухмыльнулся и поднял меч, чтобы зарубить старца, но тот вдруг поднял глаза. Полумрак юрты наполнился желтым свечением, исходившим от них. Монгол не мог оторваться от этого гипнотического взгляда и, почувствовав, что страх заполз в его душу, попытался сделать шаг назад.
Однако окаменевшие ноги не послушались и тогда его товарищи услыхали крик. Долгий и звуконеподражаемый, жуткий и душераздирающий. Монголы бросили дележку добычи и с кривыми саблями бросились на помощь товарищу. Спустя минуту, они выволокли жреца и мертвого товарища.
Старик был равнодушно беспечен, а вот мертвый соплеменник их являл собой неприятное зрелище – скрюченное тело, как у паралитика, багрово-синее лицо и совершенно седые волосы, ран или увечий нигде не было видно.
Сотник отдал приказ убить старика, но за спиной его раздался крик, монголы обернулись. Перед ними на черном гнедом жеребце восседал могучий всадник в позолоченных изрубленных латах и помятом шлеме.
– Забыли ясу[2] великого Темучжина[3]? – грозно спросил он, и монголы сначала оцепенели, а после рухнули на колени. – Чингисхан запрещает издеваться над чужой верой, а вы разве не видите, что этот старик – шаман? Всякого, кто посмеет его тронуть и этим нарушить ясу великого Темучжина, я казню лютой смертью! Как тебя зовут, старик? – обратился всадник к шаману.
– Последние восемьдесят зим мой народ звал меня Великим, другого имени я не помню, - глухо отозвался жрец.
– Великим я зову одного лишь Чингисхана, - ответил всадник, - Я бы отпустил тебя, но ты повинен в гибели моего воина, пусть тебя судит мой владыка Тэмучжин. Я – тысячник Чингисхана, мое имя – Джебе, а ты – мой пленник, – Тут тысячник обернулся к своим людям и властно повелел, - Мы возвращаемся, а это стойбище сжечь, так Чингисхан карает непокорных!..
IV
Когда Джебе, старый жрец и пять монгольских воинов приблизились к ставке Чингисхана ровно на сто шагов, сотник нукеров[4] приказал остановиться. Дальше тысячник пошел один, навстречу ему выставили частокол копий. Джебе снял с шеи цепь с золотым четырехугольником, показал его сотнику и беспрепятственно шагнул между юртами.
Через полчаса он вернулся, что-то бросил нукерам, те кивнули, подошли к жрецу, завязали ему глаза и, слегка подтыкивая копьями, погнали вперед. Долго они шли среди многочисленных юрт, где жили мурзы великого хана, его лучшие полководцы, жены, рабыни и наложницы, шаманы, предсказатели и прочие любимцы. Наконец процессия остановилась перед огромным войлочным шатром.