Водка была теплая и отдавала купоросом. Петр запустил руку в бочонок с квашеной капустой, нагреб посвежее, принялся жевать. Ничего умного в голову не шло. Проскочить мимо батареи в темноте при таком безветрии можно было и не думать – ночи стояли, как назло, самые лунные. Болтаться в виду Больших Концов, ожидая свежака, тоже представлялось глупым. На пристани за крепостью уже толпились любопытствующие. Петр раскрыл подзорную трубу. Так и есть – народ тыкал в «Чайку» пальцами, обидно смеясь. С крепостной стены инвалиды делали неприличные жесты. Того и гляди задницу покажут, сраму не оберешься.
«Что бы сделал на моем месте пиратский капитан? – размышлял Петр. – Интересно, а кто тогда я? Пиратский капитан. Ну, и как бы ты поступил, капитан Тизенгаузен? Наверное, взял бы противника на испуг. А ведь это мысль!»
– Давай на весла, пиратские морды, сдадим назад чуток.
Под язвительный хохот, доносящийся с пристани, «Чайка» отошла от крепости, приблизилась к берегу и отдала якорь.
– Волобуев! Сажай в ялик людей сколько поместится. И ружья возьмите!
Лодчонка ходко почесала к прибрежным кустам и скрылась в них. Назад греб один Волобуев. Но Тизенгаузен в трубу видел: люди никуда не делись, лежат вповалку на дне ялика. А вот из крепости разглядеть это было нельзя.
Ялик сновал туда-сюда, притворяясь, будто высаживает десант. Выглядело это однозначно: пираты, сообразив, что миновать крепость водой не смогут, решили приступить к ней с суши. Угроза была вполне значимой. Сколько пиратов на шняге, комендант точно знать не мог, но грузоподъемности суденышка как раз хватало для команды, способной душевно начистить рыла инвалидам с батареи. Вся надежда крепости в случае приступа была только на пушки.
Сделав вид, что высадил две дюжины буканьеров, Тизенгаузен прибрал ялик к корме и стал выжидать. Смеркалось. Наконец комендант не выдержал. Длинное рыло одного из орудий втянулось за стену. Потом другое, третье… В крепости шла ожесточенная работа: инвалиды, обливаясь потом, перетаскивали батарею, готовясь отражать атаку с берега.
Над Волгой-матушкой стояло вечернее безмолвие, в котором издали слышна была многоголосая ругань и извечное русское «Э-эй, ухнем! Эй, зеленая, сама пойдет!».
– Как же, пойдет она сама… – канонир Оглоедов только хмыкнул. – Пупок развяжется, тогда с места сдвинется.
– Мы – когда?.. – коротко спросил его Тизенгаузен.
– Рано, капитан. Сейчас они четвертую оттащат и замертво упадут. Я скажу, скажу.
Ветер стих окончательно. Команда вся сидела на веслах, даже вонючего прапорщика к делу приспособили. И ялик спереди запрягли.
– Теперь время! – прошипел Оглоедов.
– Команда, слушай! – шепотом крикнул Тизенгаузен. – И-и-раз!
«Чайка» легко тронулась, набирая ход.
До самой крепости дошли безопасно, потом шнягу заметили – над стеной раздался матерный визг, хлопнул ружейный выстрел.
– Накося выкуси! – заорал Волобуев. – И-и-раз! Навались, православные!
– Ё!!! – отозвались православные.
Инвалиды даже не пробовали вернуть пушки на место – ясно было, что не успеют. «Чайку» обстреляли из ружей, одна пуля засела в борту, другая расщепила весло.
– А то ответим, капитан? – с надеждой спросил Оглоедов.
– Было бы на кого припас тратить! – заявил Тизенгаузен надменно. – Впрочем… Пальни разок, чтоб знали. Только не вздумай по флагштоку. Там штандарт с гербом российским.
– Знамо дело, – заверил Оглоедов. – Мы же русские пираты, чай не басурмане какие.
Пушчонка жахнула картечью по крепостной стене, выбив из нее облако пыли. Под громовое «Ура капитану Тизенгаузену!» шняга уходила вдаль по Волге-матушке.
* * *
Наконец крепость осталась позади. «Чайка», облаянная собаками и ночным сторожем пристани, благополучно миновала Большие Концы. Выпили по чарке. Настроение на борту царило безмятежно-возвышенное. До флибустьеров дошло, что они ненароком совершили взаправдашний подвиг и обязаны этим своему капитану.
– А с государевым человеком что делать? – спросил Волобуев, предъявляя капитану прапорщика, взопревшего от весельной работы.
– За борт, – небрежно бросил Петр. – Заодно и помоется.
Государеву человеку, дабы не утоп случаем, вручили бочонок из-под квашеной капусты.
– Раздайся, грязь, – дерьмо плывет! – скомандовал канонир Оглоедов.
Прапорщика метнули за борт так рьяно, что он верных полпути до берега летел по воздуху. Бултыхнуло.
– Это вам даром не пройдет! – донеслось издали. – Нет такого закона, чтобы государева человека в воду кидать…
Дед Шугай сказал, какой зато есть закон.
– Ну, ты полегче, старина… – ласково попросил Петр. – Ох, да что это с тобой?
В лунном свете все казались бледными, но лицо деда было белее, чем хорошо накрахмаленное исподнее. Петр пригляделся и увидел, что плечо Шугая криво перевязано набухшей тряпицей.
– Ерунда, ваше благородие, – сказал боцман. – Пульку словил из крепости. Бывало и хуже. Заживет, как на собаке…
Тизенгаузена равно ужаснули ледяное спокойствие деда и внезапное исчезновение из его речи морских слов. Капитан смекнул: дело худо.
– К берегу! – потребовал он.
Дед Шугай удивленно посмотрел на капитана и вдруг упал.
На берегу Тизенгаузен приказал развести костер, вскипятить воды, порвать на бинты чистую рубаху, принести со шняги фонарь, острый нож и иголку с ниткой.
Приготовлениями руководил Волобуев.
– А это надо? – опасливо спросил он, глядя, как Тизенгаузен собственноручно правит нож на оселке. – Авось оклемается наш боцман. А гикнется, так на то и божья воля, значит.
– Не боись, – заверил Петр. – Я же дворянин, если ты забыл.
– Как можно! – Волобуев даже обиделся.
– Любого дворянина с детства учат воевать, – объяснил Тизенгаузен. – А заодно и штопать дырки, которые случаются в людях от войны. Лекарь я, конечно, неумелый, но пулю извлечь, промыть рану и зашить ее – смогу. Иначе вспыхнет в ране антонов огонь, и если придется руку отрезать, считай, еще повезло. Нужен тебе однорукий боцман?
– Капитан дело говорит, – подтвердил канонир Оглоедов. – Петр Петрович, ваше благородие, сколько водки в деда заливать?
Тизенгаузен бросил короткий взгляд на Шугая, который что-то невнятное бормотал в бреду.
– Сколько влезет, – сказал Петр.
* * *
Пиратская шняга пряталась в камышах целый день, с нее для большей скрытности даже сняли мачту. Команда стирала бельишко, чинила одежонку да рыбачила, стараясь особо не высовываться. Троих самых неприметных Тизенгаузен послал берегом в Большие Концы – продать на рынке шелка, прикупить водки и чего-нибудь вкусненького.
– Вернетесь пьяными – оставлю на берегу, – сказал капитан. – Не вернетесь – тем более.
Волобуев тоже очень хотел сбегать в село, но он был рыжий и высокий, такой сразу бросится в глаза. Оглоедов со вздохом сказал: «Меня там слишком хорошо помнят, нюхнули они моего пороху…» – и даже не попросился. Впрочем, обоих Тизенгаузен не отпустил бы. Из рыжего детины буквально на глазах вырастал отличный старпом, а уж с канониром «Чайке» слишком повезло, чтобы им хоть как-то рисковать.
Дед Шугай тихо похрапывал и улыбался во сне. Лицо его налилось здоровым румянцем, то ли от водки, то ли вообще.
Посланцы вернулись мало что трезвые, так еще и удачно поторговавшиеся. Разузнали новостей: комендант рвет и мечет, затеял пороть своих инвалидов, а народ радуется.
– Чему радуется-то? – не понял Тизенгаузен. – Пираты нос властям утерли, тут сердиться надо бы. Ну, народ… Ну, страна…
– Это в вас немецкая кровь бунтует, ваше благородие, – подсказал Волобуев. – Порядку ей хочется.
– Да сколько ее, той крови, осьмушка разве, – Петр безнадежно махнул рукой. – Русский я – и по пачпорту, и по физиономии. А все одно в толк не возьму, отчего на моей родине, куда ни плюнь, такой перекосяк.
Дед Шугай сказал отчего. Голос его звучал еще слабо, но вполне убедительно.