В Ленинград корпус вошел с развернутыми знаменами. Был пятый час утра. Город спал, освещенный блеском рассвета, ярким и холодным.
Весь следующий день люди приводили себя в порядок. Полк, в котором служил Иван Алексеевич, разместился в старых казармах. Казармы были очень удобные, светлые и чистые, но сырые. С похода солдаты спали крепко, но на следующий день кое-кто стал жаловаться на простуду.
— Чертовщина какая-то этот ленинградский климат, — смеясь, сказал командир полка Камышин Ивану Алексеевичу, и Иван Алексеевич в ответ тоже улыбнулся, поняв, что Камышину все здесь нравится, даже эта «чертовщина» — сырой ленинградский климат.
Камышина Иван Алексеевич любил за его ровный, спокойный характер (сам он этим похвастаться не мог), за то, что тот не гонялся ни за чинами, ни за положением. Ему нравилось, что Камышин человек образованный, много в своей жизни читал и следил за искусством, а это всегда связано с большой душевной работой. Впрочем, если бы Ивана Алексеевича спросили, за что он любит Камышина, он бы, вероятно, ответил не сразу, а может быть, и вовсе не ответил.
За последнее время он все чаще и чаще замечал во взгляде Камышина усталость. «Наверное, в молодости это был совсем другой человек», — думал Иван Алексеевич.
Мало кто знал в полку, что этот ровный, спокойный, даже медлительный человек двадцать лет назад, будучи студентом последнего курса исторического факультета, внезапно заявил, что призвание его в другом, что он хочет стать военным. Он бросил университет, пошел в военное училище и только через много лет и в очень невысоком звании попал в академию. И все это в самом остром несогласии с женой, молодой, красивой и избалованной женщиной. Свое новое призвание ему пришлось защищать упрямо и не без потерь для самого себя.
Иван Алексеевич попросил у Камышина разрешения отлучиться часика на два: хочется повидать жену, которая давно уже в Ленинграде.
— Ну конечно, конечно, только узнайте получше, как добираться. На машине не советую, пропусков ленинградских у нас еще нет, обязательно нарветесь на милицию. И уж, пожалуйста, после генерала. Он, наверное, скоро прибудет.
Словно в подтверждение этих слов послышался зычный голос дежурного:
— Полк, смирно!
Когда Камышин говорил о генерале, он имел в виду одного Бельского, а приехал и Бельский, и командир корпуса Шавров, человек старый и больной. Все знали, что он очень болен, но никто не знал, чем именно. Во всяком случае, это было что-то сердечное. Говорили, что больное сердце — результат отравления газами в первую мировую войну.
Шавров принял рапорт от Камышина, втроем они пошли по казарме.
Командир корпуса шел молча, как всегда заложив за спину маленькие, тонкие, сжатые в кулаки руки. Бельский, выбритый, как говорил штабной парикмахер, «до зубов», розовый, сияющий, шел уверенно и чуть впереди всех.
На втором этаже, в расположении батальона Федорова, Шавров остановился, перевел дыхание и сказал Камышину:
— Какие молодцы! Не так, чтобы за час до парада чиститься и крахмалиться, а прямо хоть сейчас на парад.
— У них тут, товарищ генерал-лейтенант, старшина боевой, — вмешался Бельский. — Петр Иванович, просим, — сказал он шутливо старшине и представил его командиру корпуса: — Старый наш солдат, воевал с нами еще под Воронежем.
Память у Бельского была прекрасная, особенно на имена и названия. Этой своей способностью он умел хорошо распоряжаться. Однажды, уже в конце войны, Бельский удивил представителя штаба фронта, без запинки перечислив около тридцати населенных пунктов, взятых нами в Восточной Пруссии. А ведь он не знал ни одного немецкого слова!
По имени-отчеству Бельский помнил почти всех старослужащих солдат. Командиру корпуса нравилось и это, и то, что Бельский умел с ними побалагурить накоротке. Сам Шавров был посуше.
Иван Алексеевич не обратил внимания на знакомый шутливо-добродушный тон Бельского. Глазное было в том, что Шавров похвалил его «хозяйство» и именно эту роту, но заслуга здесь была отнюдь не старшины, а капитана Жолудева, очень способного и старательного офицера, недавно выбранного секретарем батальонной партийной организации.
— Разрешите доложить, товарищ генерал-лейтенант, — сказал Иван Алексеевич, чуть выступив вперед. — Ротой командует капитан Жолудев.
Шавров кивнул головой, а Жолудев тоже сделал шаг вперед и встал в положение «смирно».
— Отмечаю, товарищ Жолудев, что вы в новых условиях сумели быстро навести порядок, — сказал Шавров.
Иван Алексеевич был очень доволен. Но на обратном пути из казармы он слышал, как Бельский сказал Камышину: