Накануне он договорился с Валерой Блинковым, который с прошлого года был назначен куратором группы, что оставит своё оборудование на кафедре. Валеры он почему-то утром не обнаружил, тот, как обычно, опаздывал, но присутствовавший в тот момент Владимир Матвеевич Пивкин возражать не стал.
— Конечно, в угол поставь за шкаф. Чужие тут не ходят, а свои в присвоении чужого добра не замечены. Верочка у нас до шести работает, а потом всё закрывает и сдаёт ключ на вахту, поэтому будь любезен до шести забрать.
В половине четвертого сразу после окончания четвёртой пары, 213 группа попыталась было разбежаться. Большинству Пашина идея фотосессии сразу не казалась сколько-нибудь стоящей. Тем не менее, добрая половина группы собралась в 316 аудитории, среди мольбертов, софитов, подрамников и прочей утвари, необходимой в академическом рисунке.
— Самарович, — первой начала возмущаться Инка Ромашкина, — ты нас уболтал, мы пошли тебе навстречу, пришли, сидим тут голодные и холодные, а ты не готов. Где штативы? Где аппараты? В конце концов, где обещанные плюшки и чай?
— Павлик, — поддерживает её Нелька Минерт, отличница и дочка профессора Карла Людвиговича Минерта, благодаря ей нас пустили в кабинет — у тебя осталось всего 45 минут. Время пошло.
— Девочки, милые, ну имейте совесть! — я пулей сбегаю на кафедру, заберу оборудование и через минуту начнём. А пока вот, нарежьте, я тут два сметанника купил. Неля, а ты не знаешь, есть на кафедре рисунка чайник, или надо в буфете просить?
— По-моему, нету, по крайней мере, я не знаю — тряхнув чёлкой, отвечает Минерт, не задумываясь.
— Борька, не в службу, а в дружбу, сгоняй за чайником и водой.
Рогов, не вступая в пререкания, скачет в буфет. Надо же успеть, пока он не закрылся. По пути он вспоминает, что ещё и посуду прихватить придётся, чай да сахар.
— Наталья Петровна, милая, выручайте бедных голодный студентов, — с мольбой в голосе обращается он к буфетчице, монументально возвышающейся над пустой витриной.
Та сначала отказывается, но через минуту мне всё-таки удаётся уговорить добрую женщину. Водружаю на поднос десяток обычных гранёных стаканов, чайник с горячей водой, полкоробки рафинада и пакет грузинского чая. Хорошо, что Пашка додумался купить манник на прошлом перерыве, а то бы сейчас голодали. Как заправский халдей с этим подносом в руках я почти скачками несусь по лестнице на третий этаж.
В триста шестнадцатой уже царит веселье и смех. Паша расставляет девочек в ряд, подсвечивает их мощными софитами с одной стороны, и принесёнными из дома фотолампами с другой. Парней пока ещё расставил не до конца, но Ваньку с Гулей уже расположил по флангам. В момент, когда я появляюсь с чайником, он как раз пытается впихнуть Петьку в центр композиции, но что-то ему в этом не нравится.
— А вот кому горячий чай, подходи-налетай. Торопись-незевай, в чашки чай наливай! — ору я, чтобы привлечь внимание.
— Стоять! — Орёт Паша. — Борька, идиот! Ты мне сейчас всю малину испортишь со своим чаем. Ничего ни с кем не случится, если чаепитие будет через пять или даже десять минут.
— Ладно, ладно, не кипишуй[8], скажи лучше, куда мне встать? Я же тоже хочу оказаться в гениальном шедевре…
— Отойди, лысая башка! Блики от твоей плеши мне всю фотографию испортят. И вообще, ты совершенно выпадаешь из общего контекста.
Наконец все расставлены, Павел начинает колдовать с экспонометром, двигать штатив, лампы, отражатели. Через десять минут наступает очередь аппарата. Бархатно скрипит взводимый затвор — щщщ-щолк, тут же щелчок переставленной диафрагмы — щщщ-щолк, щщщ-щолк, щщщ-щолк…
Паша с этой постановки полплёнки уже отснял и объявил перерыв.
— Представляете, как бы было здорово, если бы можно было ещё до проявки увидеть что снято. — Говорит Ромашкина, разливая остывшую воду по стаканам. — А то столько трудов, и полная неизвестность, что там получилось. Всё только на интуиции и опыте.