Ответ последовал неожиданно: кто-то показался со стороны гаубичной огневой позиции, скрылся за ближайшим высоким бугром, а вскоре скатился с бугра. Это был командир шестой» батареи Павельев. С непокрытой головой и пистолетом в руке. Пригнувшись, добежал до окопа и, тяжело дыша, опустился на землю.
— Нет дивизиона, — произнес он с неизвестно кому обращенным укором.
— Есть дивизион, — процедил сквозь зубы Ватолин.
— Был, — махнул рукой Павельев, отвернулся. — И ничего не осталось.
— А я говорю: есть, — громко повторил исполняющий обязанности командира дивизиона. — Почему ты бросил орудие?
— Орудие суть железо, только и всего, — скривился Павельев. — А людей нет, всех перебило.
— Значит, сбежал? Марш к орудию!
— Да ты… Ты видишь, что там творится?
— Вижу. Приказ двести двадцать семь знаешь?!
В глазах и голосе друга детства старший лейтенант Павельев уловил нечто такое, что заставило его подняться. Он встал и пошел, не пригибаясь. Оглянулся, может, надеялся, что Костя передумает и ради всего, что связывало их когда-то, скажет: «Вернись. Ты, как всегда, прав: орудие суть железо».
Но Ватолин ничего не сказал. А Павельев, поднявшись на бугор, оглянулся в последний раз. Не оглянись — и, кто знает, может, уловил бы момент разрыва крупнокалиберного снаряда, сберег бы долю секунды для того, чтобы укрыться от осколков.
19
Выпал ранний, сильный для здешних мест снег и сразу лег на удивление прочно, преобразив округу. Он густо припорошил остатки каменных и пепел деревянных строений, завалил пустующие и занятые еще кое-где окопы и траншеи, накинул покрывало на опаленные, обезображенные воронками низины ы высотки, припудрил торчавшие над покрывалом часта сожженных, подбитых танков и опрокинутых, изуродованных прямым попаданием орудий.
Снег словно силился спрятать от людей то, что они видели в нескончаемые дни летних сражений. Союзником снега стало безмолвие, наступившее после того, как кровью была погашена вспышка вражеской активности.
«Синельников сказал бы: тихо, как на кладбище», — думал старший лейтенант Ватолин, рассматривая непривычную глазу белизну. И впрямь — кладбище! Кладбище, покрытое гигантским саваном. Как ни силился снег в союзе с безмолвием спрятать неприглядность окружающего, не спрятал. И не мог спрятать. Не мог скрыть того, что нельзя было не видеть, что будет всегда видеться не только сквозь толщу снега, но и толщу времени… Вот они— белые холмики под неказистыми пирамидками с фанерными и жестяными звездочками и без них. Холмиков с пирамидками — мало. Куда больше — без пирамидок, без указаний, кто и когда похоронен. А еще, наверное, больше таких, где лежат по нескольку человек. Когда-нибудь их останки будут разыскивать. И не найдут.
— Разобраться надо в своих могилках, пока то да се, — сказал не терпящий бездеятельности Мангул.
Но разобраться так и не успел: слишком кратким оказалось «то да се».
Старшина один остался невредимым из всего личного состава пятой батареи: и повара похоронил, и ездового кухни отправил в госпиталь. Явился за указаниями к Сахно. Тот велел обратиться к Ватолину, надеясь хоть чем-то порадовать его.
— Илья! Жив! — впервые за много дней улыбнулся Костя.
— Живой, Товарищ старший лейтенант. Явился для прохождения дальнейшей службы.
— Дальнейшей? Ладно, будешь пока моим ординарцем.
— Есть.
И Мангул взялся за устройство быта командира дивизиона. Все перечистил и перестирал, а в предвидении холодов отремонтировал печку в его комнате и печь в слишком просторном теперь для штаба дивизиона подвале. Подвал, судя по всему, когда-то предназначался для жилья, имел даже окна. Призвав на помощь несколько бойцов из тех, что уцелели и теперь составляли подразделение при штабе, иначе говоря, штабную батарею, Илья расчистил окна, от завалов земли и щебня, вставил в них осколки стекла.
— Собираетесь здесь год просидеть? — спросил удивленный Сахно.
— Нет, товарищ лейтенант, год сидеть не собираюсь. Но опять же и день теперь как год. День прожить по-людски — и то ладно.
Сахно не ответил — сам знал, что день, прожитый в обстановке, хоть немножечко отличной от фронтовой, теперь вроде награды.
Весьма одобрил деятельность старшины капитан Зарахович:
— Сразу видно, что здесь собираются воевать, готовятся воевать… Кто порядок и чистоту поддерживает, у того настроение бодрое. А что такое бодрое настроение на войне? Оружие это…
Осмотрев в сопровождении Ватолина все помещение, капитан снова обратился к Мангулу: