Они, вздыхая, написали родителям эльзасца, тоже уже не слишком молодого человека с золотым лорнетом. То ли письмо потерялось, то ли ничего не разобрал его отец, аптекарь, живший в квартире с окнами во двор, с турецким туалетом на лестнице, с неповоротливой и огромной, как кит, ванной в кухне, с коврами вместо занавесок из-за того, что соседские окна слишком близко — единственный солнечный луч среди лета в пять вечера, говорила она с улыбкой, немного запыхавшись, кутая плечи в шерстяную шаль, о! позвольте, позвольте мне приблизиться к ней, ухватиться за одного из множества ангелов, летающих в пространстве, позвольте мне оставить этот безумный мир, скачущий на деревянных лошадках, и говорить только о ней, о той, чью могилу осквернили и окружили рвами, но по одной малюсенькой косточке можно угадать ее облик, смысл моей жизни, истинная любовь моя — в общем, жених так и не вернулся, и тетя Урсула со своими миллионами осталась незамужней. И теперь придется рассказать тете Урсуле об идиотском плане этого мерзавца Гастона! Боже, как она воспримет? Она лишит нас наследства, зачем, черт побери, мы оставили его одного да еще в новогодний вечер?..
— …вместо того, чтобы привезти домой, уложить в кровать и напоить как обычно тизаном?
Последний, кто осмелился поднять глаза на Урсулу, был учитель младших классов! но он очень быстро женился на девице из своего окружения, Урсула выбросила фисгармонию, на которой играла с ним дуэтом, а Будивилли, онемевшие от изумления, стали свидетелями душераздирающего спектакля: три дня и три ночи их дочь провела в комнате с задернутыми шторами, отказываясь от пищи.
— Это же не по моей вине, Годфруа.
— Не по моей вине, не по моей вине, что вы заладили. И не по моей тоже, разве не так? Ладно, пусть вина не ваша, но как, скажите, объявить новость тете Урсуле? Ну, ну, решайте, ищите. Ничего на ум не приходит? Невеста-циркачка? Разве мы не можем ему запретить? Есть же какая-нибудь процедура? Как другие поступают? О! Почему вы не закончили юридический? Никто не собирался отправлять вас в адвокатскую контору (Будивилль — канцелярская крыса! — абсурд), но вы бы хоть фермеров, которые воруют у нас все, что могут, на место поставили, и разобрались бы с этими Островами… но davon später[4]. Как запретить… Думаю, надо бы доказать, что он не… что он не совсем… Но где доказательства, Годфруа? Ничего серьезного с ним не случалось, ну, несколько раз падал на пол, и мы всегда говорили слугам, что это они виноваты, мол, слишком сильно натерли паркет. Нет, правда, Гюстав, что у вас за память? настоящее решето! Кроме тех несчастных падений, ничего и не было, помните, последний раз, когда у нас ужинала польская баронесса-беженка? Вы помните? Как он замечтался, качая нож на пальце? Бедняжка в ужасе на него смотрела, схватила бы, наверное, свой лорнет и убежала — и как ей удалось спасти лорнет, пересекая границу под пулями? — если бы не была хорошо воспитана. Правда, чай пила, не вынимая ложечки из чашки, но, думаю, в Варшаве все так делают. Но… эй, Гюстав? Вы меня слышите? Честное слово, между вами и Гастоном разница невелика.
Бедный Гастон смотрел невидящим взглядом на белые облака, бегущие по черному небу, и на качавшихся на черной воде белых лебедей, зимовавших в порту с беженцами, мертвыми, живыми, без ноги или без глаза, распластанными на земле, цеплявшимися за корабельные цепи — о! боже мой, где синей небесной зимой она нашла себе убежище, к счастью, ей в гроб положили черную шерстяную шаль.
— Послушайте, Годфруа, что я вам сейчас скажу: окошко в укромном местечке выходит на площадь; так вот, площадь пустая, только дворники метлами машут, цирк уехал.
— Вы читаете мсье де Токвиля в укромном местечке?
Бедный Гюстав, прячась от Годфруа, подолгу сидел в туалете, читая мсье де Токвиля или старые новости на квадратиках нарезанных газет, висевших на веревочке.
— И я вам, Гюстав, сейчас кое-что скажу: они уехали, но танцовщица осталась. Как, Гюстав, вы этого не знали? А что же слуги вам не донесли? Ну, ну, не краснейте. То, что с нами случилось, слишком важно, чтобы я вас сейчас ругал за разговоры с садовником и кухаркой.
— Должен же кто-то следить за хозяйством.
— Ха, ха! Мой маленький Гюстав взял обиженный тон.
— Да, кто позаботится о хозяйстве? наша тетя…