— Отдай. Я открою.
— Ты у нас на попечении, я должна вскрывать твои письма.
О! интересно! Письмо отпечатано на машинке, это циркулярное, куча людей такие получили, а ты вообразил, что оно настоящее? о! дурачок! кто тебе напишет? ведь у тебя, паршивец, больше нет никого.
Опекун злорадно уставился на Жозефа, сыр из супа потек на бороду, он опомнился, облизнулся, стукнул по столу.
— Больше никого. Да, забавно.
Жозеф в отчаянии протягивал обмороженную с красными пятнами руку, сено уже заготовили, канистра с керосином стояла в углу кладовой, облицованной плиткой.
— Что это значит? «Я рыбачка, ловлю рыбу на удочку»?
— Отдайте мне письмо. Дурак, тиран, хам.
— Но что все это значит? Какие-то дыни, огурцы… Допрыгаешься у меня, в полицию твое так называемое письмо отнесу.
На следующий день Опекун орал на кухне так, что Жозеф слышал его уже с улицы, спускавшейся от церкви к дому, Жозеф шел один и дрожал: обычное июньское похолодание, после черемухового — терновое, трижды вызывали в участок родителей пропавшей девочки, в пещере и под елками обнаружили лоскут платья, мать щупала синюю саржу, собаку, соски до земли, от старости на бок заваливается, она притащила с собой: нет, нет, это не ее, на дочке был хлопковый комбинезончик, знаете, ведь лето, она проводила папу до автобуса, нет, нет, это не ее. Жозеф вошел в теплую кухню, кузен-опекун за столом рассматривал его Театр теней.
— Забавно, — бормотал он. — Ты бы такой хотел, Эмиль? Бери, он твой.
— Вы не имеете права. Это мое.
— До чего же ты надоел. Ты вообразил, что будешь жить как во дворце, не иначе? Папагено! Королева Ночи! скажите, пожалуйста! Хватит с меня. Я работаю больше всех в кантоне, никто мне не помогает. Я один.
Опекун обнимал тарелку в ожидании супа. Суп опаздывал, подождав еще немного, опекун развернулся и бросил декорации и фигурки в огонь, с особой радостью встретивший Королеву Ночи. В ту ночь Жозеф вновь почувствовал отвратительный запах горящих пластмассовых венков, синяя бусина так и осталась в волосах покойника. Скоро уже появятся на холмах кони и огненные колесницы, скоро зажгутся круглые примулы, такие свежие, яркие, пока не начнут увядать и на желтых лепестках не появятся коричневые, похожие на брызги грязи, пятнышки. После Лэ Гер, после сожженного театра произошла еще история с бричкой. Возы с сеном, шаткие в своем величии, с трудом заезжали в амбар, канистра с керосином по-прежнему стояла в кладовой, облицованной плиткой, было воскресенье: можно и развлечься, мы заслужили, поехали ужинать во Францию, бричка ждала у дверей, лошади, громко хрупая, объедали листья с фуксии. Эй! Жозеф, ты что это? зачем ты нарядился? решил, что едешь с нами? Два приятеля Жозефа пришли, причесанные, напомаженные. Не может быть, кто-нибудь мне махнет, скажет садиться, они же без меня не уедут?! Жозеф, переоденешь ребенка и не забудь нагрудник повязать, дашь ему бутылочку, я все приготовила; бричка с грохотом покатила по мощеному двору: они вернутся, они сейчас вернутся за мной, не может быть, они сейчас у церкви повернут обратно. Но они поехали с песнями вдоль высокой стены. Всегда ему говорили, что он недотепа, ни на что не годится. Но благодаря канистре с керосином, со времен сенокоса оставшейся в кладовой, облицованной плиткой, огонь в доме разжечь легче, чем в печке, когда собрался обед приготовить… Жозеф, без конца оборачиваясь и спотыкаясь, бежал по ручьям.
— Где это, о, господи? этот запах! горим! Помогите же мне, ради бога. Роза! Где пожар?
Роза примчалась, плащ поверх ночной Рубашки, он ее ощупал… Как в жмурках, пять лет продолжаются эти жмурки, и он всегда водит. Что горит? Скажите мне, черт возьми. Замок? сейчас на меня рухнут огромные стены, которые я держу из последних сил, и ведь подумают, что это я, несчастный слепой, совершил поджог из-за страховки: Гермина получила гостиную из цельного красного дерева от Gutsbesitzer, своего шального братца, и прямо перед смертью повысила сумму компенсации!
— Нет же, мсье, это не замок, это ферма кузена.
— Какого кузена?
— Да моего!
— Уф! значит, все не так страшно.
— Он — опекун Жозефа. Надо же, а вот и сам Жозеф. Что ты тут делаешь, руки в брюки, смотришь, как горит?
— Какой еще Жозеф, сына аптекаря?
— Ну Жозеф, который отца потерял, нам еще липу приносил, вспомнили, мсье?
Блистательный день! Арлет, пока еще просто кузина, и королева в траурной вуали! Боже мой, боже мой, по кому она носила траур?
— Пахнет керосином, да?
— Это от моих рук, я чистил косилку от ржавчины.
— Но сенокос уже закончился?
Они стояли, прислонясь к стене, до самой смерти на лопатке у Жозефа останется белое пятно.