— Боже мой! наша тетя! Как она воспримет? Прощай наследство, если только тетя не умрет сразу при первом же упоминании об этой девице. Я точно знаю, если она не составила завещание… Тссс, наш маленький братец.
Не задев ни одной пальмы, Гастон благополучно приземлился в кресле, выбритый, собранный, бледный, нервный. Конечно, я не буду трогать фарфорового shepherd — увы! именно пастушка он и тронул, взял его дрожащими руками, пастушок упал на черную мраморную плитку и разбился.
— Ладно, Гастон. Ничего страшного, правда, Гюстав? Пастушок достался нам от дедушки, а тот в свою очередь получил его от великой графини Алексии Федоровны, долго он у нас тут простоял. Но что поделаешь? кажется, в Британском музее есть его копия, значит, на свете точно существует еще один пастушок, и это главное. Бедный пастушок! Alas! Poor Yorick! мы попросим Селестину его склеить. Ох! Дом приходит в упадок, Гюстав, это предзнаменование. Гюстав, отодвиньте немного в сторону фарфоровый ночник.
Гастон приподнял фарфоровый ночник, перевернул, посмотрел марку, Гюстав, стоя у брата за спиной с растопыренными руками, повторял все его движения.
— В общем, так, я полон решимости. Ничто мне не помешает, я всегда был страшно несчастным, а Сильвия меня любит, нет, пожалуйста, Годфруа не возводите глаза к небу, документы у нее в порядке, я собираюсь пойти к нотариусу, он объяснит, что надо делать, и все! Потому что положись я на вашу помощь…
— Но мы вам поможем, Гастон, вы же знаете, мы оставили вас дома, заботились вместо того, чтобы…
— Я не сумасшедший! С чего? Что со мной не так? Ладно, мне, в конце концов, плевать на ваши разговоры.
— Гастон! а наша тетя!
— Понимаю, но что поделать, бог мой?
Гастон грыз кулаки, Годфруа перешел в наступление и строго спросил, подумал ли он об имени Будивиллей, но он и на Будивиллей плевать хотел, по другую сторону Юры полно Будивиллей и, кстати, среди них и бродяги, и пьяницы встречаются.
— Замолчите, это святотатство. Если и есть где-нибудь в Европе какие-то Будивилли, то только незаконнорожденные, беспородные. Теперь поднимайтесь к себе, примите душ, мы вернемся к нашему неприятному разговору после ужина.
Годфруа, усевшись у огня, рассеянно пнул осколок пастушка. Он — последний настоящий Будивилль! Уж точно не Гюстав, старый девственник, и не болван Гастон! А ведь их родной дед, придерживая на морозе дрожащей рукой высокую шапку, смотрел, как поднимались и опускались в седле грозные спины лакеев на шести лошадях, вверх-вниз, деда мутило, бум, бум, бум, это — бомба? по донесению шпионов дед встретился с мадам Будивилль, темные волосы, декольте, родинка над губой, намек на усики, в охотничьем павильоне, когда на Неве или на Москве-реке с грохотом сталкивались последние льдины. Мой бедный дядя, моя тетя, мои кузины убиты в доме Ипатьева! О! равнины вместо гор! Избы вместо шале! Он простирал вперед руку и хмурил брови, копируя своего предка, Ивана Грозного; в воскресный божий день русские крестьяне в косоворотках выходят из изб, торопятся, толкаются, самый младший падает и бьется рахитичной головой об изумрудные булыжники, скачут русские по поместьям размером с кантон, озера у них как моря, ручьи как реки, ожерелья как пояса, луна гигантская, желтая, звезды метут хвостами землю и охраны по шестьдесят тысяч человек. Довольно, пора вернуться на улицу дю Лак в маленький дом Будивиллей с масками над окнами, с маленькими креслами, с маленькой тетей Урсулой, до того напичканной лекарствами, что смерть ее не берет, и Гастоном, попросившим у нее аудиенции!
А если она все-таки умрет, когда узнает? А если она уже умерла? — Гастон в страшном волнении грыз кулаки.
— Вы меня пугаете, пойду проверю.
— Останьтесь!
Гюстав покраснел, так, что видно было даже сквозь густую поросль, которую он выгуливал с рассвета до заката каждый день. Во фраке и цилиндре, и он, и второй Бородач обязательно.
— Вы доели яблоко?
Гюстав, быстро проглотив последний кусок, на мгновение представил, как Годфруа назидательно продолжает: если съедать одно яблоко в день… или же: вы должны съедать яблоко на ночь, лучше будете спать.
Спать! К чему рассказывать тупице о дерзких мечтах, посещавших его во время бессонницы в огромной, почти в половину стены, деревянной кровати с загнутыми как у морской раковины, краями и высоким, похожим на навес над церковной кафедрой изголовьем.
— Тсс! Он тут.
На пороге появился Гастон. Пока другие продавали вино, ремонтировали дом, выкорчевывали неплодоносные лозы, он по-прежнему топтался в коридорах детства.
— Ну, Гастон, надеюсь, вы оставили свою безумную затею. Разговора с тетей Урсулой было достаточно, чтобы поставить точку в этом деле. Нашей тете Урсуле здравого смысла не занимать.