— Кто поджег, Жозеф?
Жозеф! останься! Куда ты?
Трефовый король щупал воздух, зацепился ногой за колючую проволоку, свалился в ручей.
— Жозеф! помоги, я ничего не скажу.
— Чего не скажете? вы меня даже не видите.
— Нет, но я чувствую твой круглый затылок, и твои веснушки, и твои оттопыренные уши. Жозеф, куда ты, не уходи, я ничего не скажу.
От пожара несло подгоревшим кофе и мусором, который уже столько лет жгут на берегу озера. Жозеф бежал в темноте, оставив позади Папагено с Папагеной и старую Розу, древнего идола, скрестившего руки на животе в насмешку над церковью, ты выходишь замуж за барона? — конечно, я за него выйду, нарядная бричка с красными занавесками, старая Роза заговорщицки смотрит на кучера, неужели они и вправду уедут без меня? а вот и они, возвращаются, господи, у Эжена горит, нет, дом Эжена стоит как стоял, темный, его огонь обошел стороной, тогда у Эрнеста? Боже мой! Это у нас! лошадь свернула в поле, мать спрыгнула на землю, подвернула ногу, сына аптекаря, умытого, причесанного, они пригласили: а ты, Жозеф, зачем нарядился, чтобы сорняки полоть и за ребенком ухаживать? лошадь тянула шею к фуксии. Они только и успели, что отвязать скотину, одна из коров всадила рог опекуну в живот. Жозеф в зале ожидания запускал музыкальную шкатулку: бернские девушки подпрыгивали в такт, сапожник дико вращал глазами и бил своего подмастерье. Менестрелю понадобился бы целый день, чтобы рассказать подробно, подражая голосам птиц, реву водопада, звукам в трех тональностях, которые издавал ехавший в гору автобус, о путешествии Жозефа к озеру ангелов. Воздушный змей качался в небе, далеко-далеко, на высоте часовен, куда несут покойников, чтобы больше не возвращались. О! умоляю вас, не надо относить ее в часовню, я буду ждать ее каждую ночь. Чем дальше Жозеф шел, тем больше становилось расстояние между ним и воздушным змеем, напрасно он надеялся, что вот-вот увидит веревку и держащего ее китайца… Наконец, он добрался до земли ангелов и синих вулканов, недра земли здесь больше не черные, мертвецы, сорвавшиеся в бездну, покоятся в лазури. Ты достал нас со своей чистотой! Там на берегу озера огромная жаба играет на тростниковой флейте, и Роза, древний идол, кладет вытянутую картофелину на другую в форме задницы. И смеется с кузиной! Но здесь! зеленый песок, никаких старых туфель, никакого мазута, ни этих жутких существ без кожи, волос и зубов, населяющих морское дно, вода меняет цвет и превращается в воздух; мощный водопад мог бы убить овцу, быка, но омытая пеной альпийская роза крепко уцепилась за каменный выступ. Ты со своей чистотой! последнее живое существо — крушинница с ледников, желтые крылья-лепестки анемона, последнее растение — оранжевый лишайник на камне. Если меня поймают, я знаю, куда меня отправят: там дети, если хотят пить ночью, идут в туалет и пьют из бачка унитаза. Кто-то поднимается по склону, неужели придется прыгнуть в водопад? К счастью, довольно скоро он увидел, что это не жандарм, а заблудившийся китаец с воздушным змеем, сложенным в кожаную сумку, китаец с длинными черными усами и в синем колпаке. Зря Жозеф боялся, его не искали, несмотря на пожар, и без него дел было по горло. Под белыми, ослепительными, нестерпимо сияющими облаками, громоздившимися как горы из ваты по краям почти черных небес, в грозовом поясе мира плыла земля, нити огромной бобины сшивали озеро с опустившимся к нему небом, корабль, заблудившийся в тех сферах, пропал навсегда, в городе люди воздевали руки, защищаясь от летящей черепицы и каминных труб. Буря родилась у золотого прииска, сожгла девочку, оказавшуюся в ловушке между огнем и горой в форме сахарной головы, глухонемой из последних сил старался удержать одного из своих стреноженных мулов, но тот вырвался и, с размаху ударившись о секвойю, раскроил себе череп, пока другие, похожие на птеродактилей, кувыркались в воздухе. Как мы ее назовем, эту бурю? как назовем шторм, лавину, рак Гермины? Пожар на ферме кузена назвали Оскаром. Оскар жрал стены, алевшие на фоне темных елей. И буря, которую, долго выбирая между Аньес и Эрнестиной, нарекли Европой, была ему в помощь. Европа, широколицая, в красных одеждах, прошла фронтом за тучей с градом, не глядя ни вправо, ни влево, словно пушечное ядро, прорывающее траншею, задела боком и утопила шорника, рыбачившего в лодке — его дом и магазинчик смотрели на озеро, лодка, привязанная к ржавому кольцу, качалась на воде, он с порога почувствовал странное движение воздуха, отвязал зеленую лодку, в сумрачном магазинчике остался сидеть манекен, склонившийся за столом над кожаной сумкой. До нас Европа добралась уже в конце своих славных дел, в конце воздушного пути, отмеченного летающими мулами и левиафанами, всплывшими на поверхность вод. Церковные петухи впервые покинули насиженные места, оборотень из трактира передал врагам секретные бумаги, оказалось, у него еще были пособники, хотя он всегда клялся, что скорее даст руку себе отрубить, чем станет предателем. Потом Европа встретилась со светящимися существами, спускавшимися, как ангелы, к озеру по косым лучам заходящего солнца, и напоследок разворотила кладбище. На самом высоком месте, наслаждаясь прекрасным видом, стоял памятник Будивиллям, ангел тростниковой палочкой записывал в книгу из мрамора их имена, Европа с корнем вырвала цоколь, ангел упал и сломал ребро, полураскрытый гроб Гермины, последний корабль, кренился на земляных волнах. Я очень тебе благодарен, Барбара, за то, что ты занимаешься этим вопросом, я со своими слепыми глазами… но ты, особенно теперь, когда у тебя столько дел… Ах! если бы твоя бедная мама была жива, она бы так радовалась! Видишь, Гермина, как все прекрасно уладилось в конце концов. Барбара, пропадавшая вечерами… не так уж была неправа. Барбара — невеста! и мало того! обручена с сыном Блеревиллей. Которых не разорили ни автотрасса, ни банкиры, мать из Оверни, отец порядочный, никаких похождений, скромный, добрый человек, говорит, что на охоту ходит только наблюдать за лисами и косулями. Слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Барбара сложила в корзинку письма любовников, но не решилась сжечь их у себя в камине, не дай бог, черный пепел разлетится по комнате, а на кровати белое платье, двадцать метров органзы с вышивкой. Позвала Розу, та сначала вошла, а потом постучала, и отдала ей корзинку, Роза отнесла корзинку в бельевую — горело так, что хоть баню топи. В замке батареи больше не включали, разжигали камин несколькими поленьями, которые Роза покупала и по вечерам обертывала газетой.