— Ах! если бы твоя бедная матушка была жива! ты бы стала женой посла, дочь моя. Но какой очаровательный молодой человек! Какой вежливый! Пригласил меня на деревенский праздник! жаль только, я его не вижу. Почему ты не хочешь мне его описать, Барбара? Я уже давно тебя прошу. Барбара! куда же ты, Барбара?
Виктор, часовщик, сидел за липким столом под широким навесом, слава богу, Гонтран, при одном упоминание о нем впадавший в ярость, ничего не видел: почему я, а не он? он с его бесчисленными любовницами и я, один раз! один жалкий разок и то без удовольствия… О! опять лето, ужасная пора! Прекрасная и мучительная: все эти девицы в пышных юбках до колена, эти звонкие колокольчики на каждом углу улицы, эти груди, выпрыгивающие из корсажей… Виктор вытер пот со лба: о! я счастлив, что оно заканчивается! Прекрасное, ужасное лето! Духовой оркестр вытряхнул слюни из труб, папа собрался сказать речь, бедный папа! Моя семья вынуждена остаться, мы за два столетия ни разу не пропустили деревенский праздник. Роза предложила стать достойной заменой хозяйке дома… я закажу бутерброды и еще что-нибудь, Роза уже купила со скидкой остатки продуктов в лавке Поссесьон, которую через пару недель закрывают. Жаль, маленький магазинчик под боком на улице дю Лак был куда лучше, чем этот огромный холодный ангар. Ты выходишь замуж за своего барона? В общем, — как она, кутаясь в шерстяную шаль, рассказывала на палубе, с улыбкой оглядывая других матерей, сидевших в шезлонгах, — в общем, мы сыграли отличную свадьбу в замке, вся родня моей невестки за границей, да, у них необъятные владения по соседству с Польшей, и она там, бедняжка, одна одинешенька.
Но где же Валери? так просто взять и исчезнуть нельзя, если нет корабля со стеклянным дном. Оноре отдыхал на песке рядом с яркими разноцветными рыбами, до смешного напоминавшими его старого учителя французского.
— …да, поэтому у нее такая своеобразная внешность, удлиненные глаза, непослушная шевелюра. Впрочем, неплохое приобретение для нас, вырожденцев… — А ее отец? — Увы! несчастный случай на охоте, друг по неосторожности… — Но такой благородный, правда? само благородство! — Ну да, ну да, напрасно вы отрицаете, последние представители рода, вырожденцы — вот мы кто… Внимание! мой муж хочет произнести тост в честь невесты. Бедный!
Он встал, трясясь всем телом, неуверенно держась на кривых ногах, из голубых глаз текли крупные слезы.
— За красоту! — сказал он очень тихо и сел.
— Мой отец просто влюбился в вас, милый, бедный папа! — сказала Барбара свекру.
Каждое воскресенье после церковной мессы в одиннадцать часов он навещал невестку, приносил ей в замызганном медицинском чемоданчике, доставшемся в наследство от прадеда, самые лучшие фрукты из собственного сада и садился напротив нее в кресло у горящего камина. Была зима, но впервые в жизни Барбара не мерзла и ходила по дому в вязаном жилете. Только ведь я — шлюха… Я скоро больше не смогу выносить ни честного взгляда голубых глаз моего свекра, ни этих яблок из чемоданчика деревенского доктора, уже полгода каждое воскресенье он садится напротив меня и вертит в старческих морщинистых руках наш фамильный поднос. Под чернильными пятнами еще можно разглядеть темно-красное озеро, длинный колониальный дом, туда, туда она причалит на корабле Матерей. А я однажды вечером сяду в «Данаю» и скользну за борт, как дядя… его звали? ну да, Гастон, жених тети Валери. Валери бесследно исчезла. Что до пилигрима, он неизменно возвращался, поднимался по улице в длинном, когда-то белом, но пожелтевшем от многочисленных стирок и последствий вегетарианских диет одеянии. Что? кузен нашей дорогой Барбары? добро пожаловать, пусть погостит в ее новом доме, проходите, вам надо подкрепиться, какой шик, моя дорогая, длинное белое одеяние, черный шелковый плащ на случай дождя, и ест он только Бирхермюсли и груши «Адвокат», забавно иметь невестку из совершенно другого мира! А ведь я всего лишь шлюха. Видеть больше не могу эти голубые глаза, наполненные слезами радости, но как пойти и утопиться в холодной воде, когда ты только согрелась и впервые в жизни не мерзнешь в ванной и туалете. До чего же стыдно продолжать жить из-за того, что заднице тепло. То ли дело раньше на острове в тростниках: «Вы не понимаете… надо быть чистыми, как родники Толёр, как озеро Ангелов»… Жозеф исчез, погиб во время пожара или бури? вовсе нет, перед ним расстилалась половина обитаемого мира, он уверенно шел к цели, внизу в долине одна за другой загорались деревни, опять начались виноградники, вот липа и зеленая скамейка, снова деревня и, наконец, последняя, где шале из рыжих бархатных бревен погружаются все глубже в землю. Ковчеги. Скрипки. Озеро ангелов лежит за львиной лапой, лапой ледника. Оно так называется не потому что ангелы живут поблизости, а потому что старые орлы окунаются в его воды, чтобы омолодиться, потому что вуивра, сняв на берегу алмазное ожерелье, в нем купается и потому что только ангелы знают, где оно расположено. Тучи уже не перекатывались, громыхая, в небе, а стлались по земле, молния била в снег, и горные реки, пенясь, устремлялись вверх, не встречая на своем пути ни препятствий, ни ветра, бешеный поток опрокидывался через скалу и шестью струями проливался по склону, образуя бирюзовые озерца, по которым пробегала легкая зыбь, каскад падал прямо с неба, из воздуха, два мощных пенных колеса крутились испокон веков в его водах. На земле больше не было ни травинки, ни цветка, в воздухе — ни одной птицы. Жозеф приближался к львиной лапе, следу ледника на земле, выступ в скале, остров в тумане, соляная долина, последнее пристанище. Бедный Жозеф!