— Болезнь могла испортить ее внешность, — заметила Нора. — Там какой-то наследственный дефект. Я не удивлюсь, если она умрет молодой, как и ее отец.
Нора, чье стремление к добру оборачивалось иногда суждениями ужасающе бездушными, никогда не любила Элизабет. «Хитрая маленькая русалка», — так она называла ее.
— Но как бы там ни было, вам следует все же больше интересоваться ее здоровьем.
Приблизительно четыре года назад у Элизабет развилась болезнь позвоночника, обычно именуемая «смещение диска». Болезнь не поддавалась лечению. Теперь Элизабет носила хирургический корсет и должна была, как требовали врачи, «избегать волнений».
— Вы совершенно правы, — сказал Маркус. Он начинал чувствовать особую боль, рождаемую потребностью видеть Элизабет и усиливающуюся с приближением этой встречи. Она дремала в нем все это время и теперь — проснулась. С чувством невольной вины, приводившим его в изумление, он созерцал собственное столь долгое отступничество.
— Затем вопрос о ее образовании, — продолжала Нора. — Что вам известно об этом?
— Я знаю, что Карл учил ее латыни и греческому одновременно.
— Я всегда была противницей домашнего образования. Оно слишком сентиментально. Учить должны профессионалы. Кроме того, школьная жизнь пошла бы девочке на пользу. Мне говорили, что она почти все свое время проводит в комнате. Это очень вредно. При заболеваниях такого рода люди должны делать над собой усилие и сами себя обслуживать. Отсутствие движения — хуже быть не может.
Нора, отставная учительница, верила в универсальную силу самостоятельности.
— Да, она, должно быть, очень одинока, — сказал Маркус. — Хорошо, что с ней рядом Мюриэль.
— И это тоже не очень хорошо. Эти девушки слишком много времени проводят вместе. Cousinase dansereux voisinase [6].
— Решительно не понимаю, что вы имеете в виду.
— Я имею в виду, что это — нездоровое общение. Им надо больше видеться с молодыми людьми.
— Я не ослышался? Вы прописываете в качестве лекарства молодых людей, моя дорогая Нора? В самом деле, у меня всегда складывалось впечатление, что им не слишком хорошо вместе.
— Элизабет испорчена. Боюсь, что и Мюриэль изменилась к худшему. Ей бы следовало поступить в университет и найти себе подходящую работу.
— В этом Карл не виноват, — сказал Маркус. Он недолюбливал старшую племянницу. В ней была какая-то язвительность, которая его настораживала. Он подозревал, что она насмехается над ним. Зато Мюриэль была любимицей Норы и даже какое-то время, благодаря стараниям Маркуса, училась в школе, где та преподавала. Будучи чрезвычайно способной ученицей, она все же не захотела поступать в университет, что не составило бы ей труда, и занялась, к возмущению Норы, машинописью. Маркус считал, что Нора немного переоценивает способности Мюриэль. Может, она слишком горячо любит Мюриэль?
Маркус, сам занимавший должность директора маленькой частной школы в Хертфордшире, познакомился с Норой в ходе своих служебных дел. Он ей симпатизировал, восхищался ею. И только недавно начал с тревогой осознавать, что с ней все не так просто. Женщина кипучей энергии, Нора из-за своего здоровья вынуждена была уйти на пенсию. Она поселилась в доме, довольно ветхом, XVIII века, в восточном Лондоне. Конечно, она сразу же отыскала себе много занятий, слишком много, по мнению ее врача. Она работала безвозмездно в местном совете, состояла членом рабочих комитетов, домовых комитетов, образовательных комитетов, опекала стариков, заключенных, малолетних правонарушителей. Но казалось, ей все еще мало, и она не вполне удовлетворена. Энергия, которую прежде поглощала школа, теперь оказалась невостребованной. Раньше, отмечал Маркус, в ней не было этой сентиментальности, плохо сочетающейся с ее прежним обликом энергичного трезвомыслящего педагога; в ней появилось что-то неуклюжее, что-то трогательное, даже жалкое. Она стала с большей пылкостью заботиться о своих бывших учениках и с еще большей пылкостью — он заметил это с чувством некоторого беспокойства — о нем. А совсем недавно она сделала пугающее и неловкое предложение — чтобы он переехал в пустующую квартиру в верхнем этаже ее дома. Маркус ответил уклончиво.
— С тревогой думаю, что Мюриэль — типичная представительница молодого поколения, — продолжала Нора. — По крайней мере, типичная представительница наиболее смышленой части молодого поколения. Она от природы наделена сильной волей и высокими принципами. Из нее должен сформироваться достойный член общества. Но все идет как-то не так. Она еще не нашла своего места в обществе. Создается впечатление, что именно ее незаурядность и толкает ее к аморализму. Этому вопросу вы обязательно должны уделить место в своей книге.
Маркус взял отпуск в школе на два семестра, чтобы заняться сочинением книги, о которой размышлял долгое время. Это должен был быть философский трактат на тему морали в светскую эпоху. Он надеялся, что книга не останется незамеченной. Она будет написана лаконичным стилем, но очень броско и уверенно, и должна своей риторикой и эпиграмматичностью напоминать «Рождение трагедии из духа музыки» Ницше.
— Я понимаю вашу мысль относительно Мюриэль, — сказал он. — Я замечаю это и в других одаренных молодых людях. Как только они начинают размышлять о морали, в них тут же появляется дух изощренного имморализма.
— Конечно, это не всегда приводит к серьезным проступкам. Правонарушение имеет иные корни, обычно в семье. Этот сын Пешкова, на мой взгляд, натуральный правонарушитель, если только вы не против, что я так отзываюсь о вашем бывшем ученике. В случае с ним…
Нора продолжала излагать свою точку зрения на предмет правонарушений, а Маркус вздыхал про себя. Маркус вздыхал не потому, что его утомили рассуждения Норы. Просто он не любил, когда ему напоминали о Лео Пешкове. Лео был неудачей Маркуса. В ходе своих служебных дел Нора обнаружила Пешковых, отца и сына, в какой-то грязной дыре, из которой помогла им выбраться сначала в церковный приют, а потом, при посредничестве епископа, в их нынешнее жилище в пасторском доме. Они поселились как раз перед прибытием того странного пастора, инвалида, о котором уже шла речь. Лео, в то время школьник, посещал не совсем хорошую местную школу, и Нора попросила Маркуса принять мальчика к себе. Маркус и Нора платили за учение Лео, но Пешковы об этом не знали.
В школе Лео выбрал для себя роль своенравного умника и играл ее так умело, что Маркус, опытный педагог, не мог с ним справиться. Маркус был сведущ в самопознании и знал наиболее смелые гипотезы современной психологии. Терпимый к себе, он хорошо сознавал ту тонкую и важную роль, которую играет в правильном формировании учителя некоторый природный садизм. Маркус знал, насколько он сам является садистом, понимал механизм действия этого садизма и был вполне уверен в своей компетентности. Он был хорошим учителем и хорошим директором. Но садизм, который в естественной неразберихе человеческих отношений остается внутри рациональных пределов, может за эти пределы выйти, как только рядом окажется хороший партнер.
Лео оказался прекрасным партнером. Его особый, лукаво-дерзкий мазохизм подходил как нельзя лучше темпераменту Маркуса. Маркус наказывал его, а он приходил за новой порцией. Маркус взывал к его лучшим чувствам и пытался третировать, как взрослого. Слишком много противоречивых чувств было между ними. Маркус был доверчив и ласков. Лео был груб. Маркуса охватывал слепой гнев. Лео, гений смуты, пережидал грозу. Маркус надеялся, что он поступит в университет изучать французский и русский. Но Лео в последний момент, при потворстве учителя математики, к которому Маркус в отчаянии начал относиться как к сопернику, поступил в технический колледж в Лейчестершире, на инженерное отделение. Доходили вести, что он учится неважно.