— Всем одеться, — приказал я.
Наше странное собрание слишком напоминало прелюдию к групповухе. Первой откликнулась Алена, торопливо натянула на себя розовую шелковую рубашку, в которой стала казаться еще более привлекательной, чем совсем без одежды. Опасливо глядя на Ордынцеву, Илья Ильич начал, елозя задом по полу, подтягиваться к креслу со своей одеждой. Одна Даша оказалась не у дел в своем располосованном на лоскуты солдатском обмундировании.
— Есть у вас здесь нормальная женская одежда? — спросил я Капитолину.
— Есть, — ответила она, оценив взглядом Дашу. — Пойдемте, товарищ, в гардеробную, — сказала она, делая приглашающий жест рукой; Ордынцева кивнула и обе женщины вышли из комнаты.
Пока их не было, Опухтин успел одеться и неприкаянно стоял у кресла, не решаясь сесть. Я не обращал на него никакого внимания, говорить нам было не о чем, а выслушивать лживые оправдания было бессмысленно. Даши и Капы не было уже минут двадцать, но в комнате ничего не менялось. Илья Ильич начал покашливать, видимо, только для того, чтобы на него обратили внимание. Я не повел и ухом, делая вид, что рассматриваю фривольные картины на стенах. Авторы этих произведений не скупились на яркие краски и количество обнаженной женской и мужской плоти, Скорее всего, эти художественные поделки должны были демонстрировать крайнюю степень разврата или свободы творчества.
— Эти картины нарисовал наш местный художник Панкратов-Дольский, — тихим голосом сообщил Опухтин. — Он известен во всей России, но лучшие его работы висят здесь, у нас.
Искусствоведческий разговор я тоже не поддержал, и Илья Ильич опять замолчал В это время в гостиную вернулись Даша и Капитолина, обе в старинных вечерних платьях. Глянув на Ордынцеву, я слегка открыл рот, да так и забыл его закрыть. За четверть часа она совершенно преобразилась, Перед нами стояла высокая, гибкая, с высокой грудью и тонкой талией молодая женщина. Стриженные волосы, никак не подходящие к фасону платья, она небрежно распушила их, отчего ее шея стала казаться высокой и посадка головы гордой до высокомерия. Даша слегка щурила близорукие глаза, что придавало ее лицу девичью беззащитность и дополнительный шарм. Красавицей Ордынцеву можно было посчитать условно, но то, что никто не пройдет мимо нее, не обернувшись, было несомненно. Рядом с крупными, фактурными одалисками, она выглядела утонченной аристократкой и, как ни странно, никак от этого не смущалась.
— Дарья Александровна, вам так идет это платье, — льстиво сказал Опухтин.
Я оглядел собравшихся. Картина складывалась сюрреалистическая. В комнате, напоминавшей холл, находились две дамы в длинных вечерних платьях, третья в необыкновенно сексуальной, прозрачной ночной рубашке, и при них два кавалера — комиссар в кожаном френче и оборванец в заношенной солдатской шинели.
И тут зазвонил телефон! Я уже забыл, что на свете существуют такие средства связи, и чуть не подпрыгнул на месте. Опухтин был поражен не меньше моего, правда, по другой причине, он дернулся и заметался глазами по комнате, не зная, что делать.
Я послушал, откуда идет звук, и показал Илье Ильичу на комод, в который был спрятан аппарат:
— Вам, кажется, звонят, ответьте!
— Да, да, конечно, — растерянно сказал он, — пусть себе звонят, это так, пустяки!
Мне телефонная связь на тайной озерно-лесной даче, в десяти верстах от города пустяком не показалась, и я повторил:
— Вам звонят, возьмите трубку!
Опухтин как-то бочком отошел от своего кресла, отпер ключом ящик комода, выдвинул его и вынул старинный телефонный аппарат с ручкой отзвона.
— Наверное, ошиблись номером, — не поднимая трубки, сказал он и попытался положить телефон на место.
— Давайте, проверю, — подойдя к нему, предложил я.
— Ничего, я сам, — отказался он, снял с рычага трубку и покрутил ручку динамо-машинки. — Ало, кто у аппарата? — надсадно закричал он в трубку, после чего весь превратился в слух. Я тоже наклонился к телефонной трубке, пытаясь понять, о чем идет разговор, но слышал только треск и писк. Однако, Илья Ильич что-то расслышал, потому что вдруг снова закричал:
— Так точно, товарищ Трахтенберг!
Не зная, что сказал ему таинственный Трахтенберг, я приник к обратной стороне трубки, но там опять только трещало и пищало. На этот раз даже Опухтин ничего не услышал и, с сожалением, несколько раз крутанул ручку отбоя.
— Что сказал Трахтенберг? — спросил я, пристально, со значением глядя ему в глаза.
— Спросил, здесь ли я.
Опухтину я не верил ни на грош, но решил, что на этот раз он не соврал.
Во всяком случае, ничего другого, как поверить ему на слово, мне не оставалось. Телефонный звонок немного разрядил обстановку, и Илья Ильич попробовал начать корректировать ситуацию в свою пользу:
— Товарищи барышни, — веселым голосом обратился он к одалискам, — почему до сих пор не накрыт стол? Вы что, не хотите угощать гостей?
Капитолина только презрительно повела плечом, Аленка же засуетилась и бросилась прибирать со стола остатки нашей первой трапезы.
— Илья Ильич, — обратился я Опухтину, — вы не покажете мне ваш дом и службы?
Он удивленно на меня посмотрел:
— Сейчас, ночью?
— Почему бы и не сейчас, вдруг завтра нам будет некогда этим заняться.
— Почему, — начал он, но я повел стволом нагана, и он легко согласился. — Конечно, товарищ Алексей, как вам будет угодно. Сейчас я только кликну Акима, чтобы он нас проводил.
— С Акимом не выйдет, он уехал.
— Аким уехал? Куда? — поразился он,
— Понятия не имею, он не указал точное место.
— Но как же так, взял и уехал, и ничего не сказал?! Этого быть не может!
— Может, его неожиданно вызвали в долговременную командировку.
— Надолго? — потерянным голосом спросил он, начиная понимать, что произошло со сторожем
— Боюсь, что навсегда.
— Тогда нечего делать, пойдемте, — почти шепотом произнес он, с нескрываемым ужасом глядя на меня. — Вы мне не сделаете ничего плохого?
— Это будет зависеть только от вас, — вежливо ответил я.
Опухтин засуетился, растерянно пробежал из конца в конец комнаты, стараясь подальше отойти от двери. Он, видимо, решил, что под видом прогулки я собираюсь вывести его на расстрел.
— Если вы будете сотрудничать, тогда ничего плохого не случится, — пообещал я.
— Буду, конечно, буду! Со всей открытой душой1 Только, пожалуйста, товарищ Алексей, не убивайте меня! Я еще пригожусь и вам, и партии!
Женщины, включая Ордынцеву, застыли на месте, слушая наш разговор. По этому суровому до жестокости времени никаких других вариантов, кроме расстрела, для Опухтина не предвиделось.
— Возьмите лампу и идите вперед, — сказал я.
Илья Ильич безропотно повиновался, и мы вышли в темный коридор.
— Очень советую не делать глупостей, а то у меня не останется выхода, как только вас застрелить! — предупредил я.
Он ничего на это не сказал, кажется, согласно кивнул и только уточнил:
— Вы будете осматривать весь дом?
— Весь сейчас не стоит, покажите мне, где вы содержали заключенных.
— Каких еще заключенных? — попытался удивиться он, но я толкнул его в спину дулом нагана, он запнулся и торопливо пошел к выходу.
Камера для содержания узников нашлась в сарае и оказалась оборудованной по всем тюремным правилам, волчком в дверях, нарами и парашей. Я заставил Опухтина встать лицом к стене, осмотрел помещение и проверил его карманы.
— Что вы собираетесь со мной делать? — спросил он, когда я, забрав фонарь, выходил наружу.
— Посмотрим, как вы будете себя вести, не исключено, что отпустим, — пообещал я. Это не очень противоречило истине. Лично у меня Илья Ильич не вызывал никаких чувств, кроме брезгливой гадливости.
Дверь камеры запиралась снаружи не только на задвижку, но еще и замыкалась на замок. Видимо, обитатели «партийного дома отдыха» не доверяли друг другу даже в таких вопросах, как содержание узников. Устроив на ночлег замзава, я вернулся в дом, где, как мне показалось, нетерпеливо ждали известий о его судьбе.