Сотня курских воев, соблюдая походный строй, тихо рысила по привычной дороге, петляющей вдоль правого берега полноводной Семи среди рощ и дубрав, держа путь в сторону Ратска. Там, в окрестностях Ратского городища к ним должны были присоединиться местные вои, до трех десятков.
Росная придорожная трава, в том числе широколистный подорож-ник с длинными стеблями, прозываемыми в народе «гусаками», глуши-ла стук копыт и не давала пыли подниматься вверх. Вои знали, что лист подорожника — наипервейшее средство при ранах и нарывах, потому каждый из них всегда имел в своей переметной суме несколько таких листков и время от времени заменял их на свежие. Как правило, дела-лось это во время привалов, чтобы не нарушать походного строя. Лю-бой дружинник мог не то что при размеренном ходу коня, но и на скаку, склониться до земли и сорвать свежий лист или цветок. Но такая удаль во время похода не допускалась и строго пресекалась как десятскими, так и сотником. Поход — это не воинское удальство перед курскими кралями на ристалище, когда за молодечество только похвалят и побла-годарят. Поход — дело серьезное…
Голубые и лиловые колокольчики — непременные визитные кар-точки местных лесов и огромные ромашки, уже открывшие свои чашеч-ки навстречу утреннему солнцу, сторонились лесной дорожки и несме-ло выглядывали из-под ближайших кустов. Но и их спокойствие было не всегда обеспечено отдаленностью от дороги: пара псов, взятых воями в поход, от ощущения собачей свободы и силы, шаря по придорожным кустам — надо же было показать людям свою службу — тревожили их утреннее спокойствие, обнюхивая и сбивая росу.
Отблески утренней зари кровавились на наконечниках копий, под-нятых высоко вверх и подрагивающих под размеренную рысь. Про-снувшиеся птицы пробовали свои голоса. Сначала несмело, словно опа-саясь, что за время короткого сна их голоса могли утерять прежнюю силу, затем все звонче и продолжительней. Время от времени в птичий хор вливался тревожный стрекот сорок, обнаруживших конный отряд и потому оповещающих об этом все лесное население: «Осторожно, лю-ди!». Раз, другой пробовали отсчитывать года кукушки. Но у них что-то не ладилось то ли с голосами, то ли со счетом: не успев начать — всякий раз тут же обрывали свое протяжное «ку-ку». Так что конные вои даже не пытались полушутя, полусерьезно загадать кукушкам отпущенный богами срок земных лет.
Лошади, как те, что были под всадниками, так и запасные, завод-ные, пофыркивали, радуясь утренней прохладе и размеренному бегу, росным травам и умелым седокам, покачивающимся в седлах в такт их бега. Княжеская служба привела к тому, что в курских сотнях лошади были одной масти: так в бою проще видеть своих товарищей, да и глазу радость зреть одномастных лошадей хоть во время празднеств, хоть во время учебных боев на ристалище. Сотня Яруна восседала на вороных. Вороными были и заводные, вороными были лошадки и под немного-численными конюхами, кашеварами и знахарями-костоправами.
За поворотами дороги давно уже скрылись и курская крепость, и посад града. Не стало видно и полей, заботливо обработанных горожа-нами и селянами из окрестных огнищ и весей.
— Подтянись! — зычно крикнул сотник Ярун, настраивая себя и сво-их воев на длительный путь. — Не дремать! Вот из похода возвратитесь, тогда и отлежитесь.
— Так бабы отлежаться не дадут! — ввернул словцо какой-то зубо-скал. — Так соскучатся, что им только попадись!.. Защекочут похлестче русалок озерных!
— Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! — густо колыхнулась смехом сотня.
— Разговорчики!
Ярун в чешуйчатой кольчуге — подарке отца, которому она доста-лась в одном из походов с князем Куром и князем Русколани — Дажи-ным. Поверх самой кольчуги, на нагрудной части которой для пущей крепости приклепана бронзовая пластинка с изображением Солнца — Ярилы — талисмана и оберега. Бронзовую пластину с рисунком солнца отковал курский кузнец Огнич, внук славного Коваля, пошедший по стопам своего знаменитого деда и трудившийся на благо родного града и его окрестностей в дедовой кузне, еще сильнее присевшей и покрыв-шейся мхом и окалиной. И рисунок он же, Огнич, придумал. «Ты, Ярун, в честь Ярилы назван, так пусть и защитная пластина на груди твоей оберегом со знаком того же Бога будет. Тогда, считай, двойная защита тебе, — крепя пластину на кольчугу, говорил Огнич. И для пущей силы еще какую-то, только ему, кузнецу, известную молитву-заклинание прочел, усиливая сей оберег. Чтобы ни вражеское копье, ни стрела, ни меч не пробили ее, не рассекли. — Тяжесть, верно, дополнительная бу-дет, но и сердце твое сей божий лик греть будет. Тогда и о тяжести за-будешь», — рек он, возвращая кольчугу после небольшой переделки и наложенного на нее заговора. Хоть и молод годами был кузнец Огнич, но крепок умом. Весь в деда Коваля пошел: и в мастерстве, и в сметке. А Коваль был уважаемым мастером в граде Курске, всякий о том знает. Да, как и не знать, когда, почитай, чуть ли не у каждого горожанина была вещь в обиходе, руками Коваля сработанная. У кого — нож, у кого — плуг или топор, а у кого — и бронь добротная или же меч-кладенец.