— Слава! Слава! Слава!
— Слава вам!
— Слава! Слава! Слава!
— Слава храброму князю Бусу! — Выкрикивал кто-нибудь в порыве чувств восторга. И катилось по степи:
— Слава! Слава! Слава!
Вместе со всеми «Славу» кричали и оставшиеся в живых дружин-ники курского воеводы Яруна, несмотря на то, что поредели их ряды. Да как им не поредеть, когда в одно лето объединенные славянские рати разгромили двух завоевателей, отбросив их за пределы своих земель. Это не могло не радовать как рядовых русичей, так и их вождей. Каза-лось, что вновь на долгие времена на просторах Русколани и других славянских земель воцарится мир и покой. Кричал «Слава!» и сам кур-ский воевода Ярун — как не кричать, если с него берут пример рядовые ратники. Но почернел лицом и душой курский воевода, лишившись в сечах с ворогом братьев и сына, нет радости в его сердце. Омертвело оно. Сделалось черным, как горюч-камень. Если и раньше на лице у Яруна улыбка — редкий гость, то теперь ей там и места не нашлось!
По возвращении в Кияр волхв Злат и его племянник Боян в честь побед славянского оружия над воинственным и сильным врагом сочи-нили гимны, прославляющие как самих русичей и их союзников, муд-рых и храбрых военачальников, так и светлых богов, незримо участво-вавших в тех кровавых сечах и помогавших русам добыть победу. Эти гимны тут же подхватили певцы-сказители и разнесли по всей Руси. Запомнили эти гимны и куряне, воздававшие хвалу своим собратьям по оружию. Ярун не стал дожидаться, когда к нему в воеводские палаты пожалует батюшка, сам пришел в родительский дом, чтобы поведать о павших братьях и сыновьях.
— Что, воевода, — сурово встретил его старый Бродич пуще прежне-го согнувшийся под тяжестью лет и горечью утрат — худые вести быст-ро доходят, — не уберег братьев своих? Не защитил? А я ведь просил тебя младшенького нашего, Родимушку, нашу с матерью опору и наде-жу оставить, не брать с собой в сей злополучный поход. Не послушал, воевода, старика, взял… Взял — и не уберег! Как не сберег сыновей сво-их и племянников… Осиротил родителей и детишек малых!..
— Прости, отец, — потупился воевода, — твоя правда: не уберег. Слишком лют враг достался. Пали братья в сече той лютой. Пали, но землю нашу, кровью отцов и дедов политую, отстояли. Прости! Не мог я их за чужие спины прятать. Не мог… Вместе со мной в первых рядах стояли, первыми ворога встречали на копье и меч! — Еще сильнее поту-пился Ярун. — Прости, если можешь…
Мать такая же согбенная, как и отец, как и в прошлый раз, когда уводил дружину на сечу, ничего не говорила, только беззвучно шевели-ла пожухлыми губами: то ли молитву про себя шептала, то ли они сами от горя материнского и тоски безысходной мелко тряслись. А еще в гла-зах ее старческих слезы стояли, взор застилая, и немой укор, и скорбь материнская о павших детях и внуках, раньше ее, матери, отправивших-ся в Ирий к щурам и пращурам.
— Прости и ты, мать, — поклонился поясно ей Ярун. — И пусть про-стят меня жены братьев и дети их осиротевшие, и старики, к которым не возвратились их дети.
— Значит, не сберег… — вновь и вновь повторял Бродич.
— Не сберег, отец, каюсь…
— А может, зря взялся-то воеводствовать? — поднял глаза, чтобы взглянуть в лицо сыну, Бродич. — Не по тебе рать водить, ратоборство-вать?!! Не по тебе сей тяжкий груз? Ведь таких потерь отродясь еще не бывало!
— Может быть, отец, — не стал возражать и опровергать отцовы слова Ярун, — только пали в тех жарких сечах не одни куряне. Много русичей полегло, сложив свои буйны головушки в степях Голуни, в до-линах Псела и Днепра. Слишком коварен и жесток враг достался на на-шу долю. Да и не я сам на воеводство встал — вече выбрало. — Послыша-лись оправдательные нотки в голосе воеводы за время властвования над ратниками отвыкшего от подобных расспросов. — Впрочем, что теперь о том баять… Павших в битвах все равно не вернешь!
— И как же будешь в глаза вдовам и сиротам смотреть, сын мой? — После продолжительной паузы спросил сына Бродич, стараясь не толь-ко услышать ответ, но и заглянуть в душу сурового воина.
— Со скорбью, отец. С великой скорбью. Но взгляда не спрячу, не отведу: не в чем меня упрекнуть, нет за мной вины. Всех берег, как мог… Могло пасть еще больше, клянусь Перуном. Выжившие вои в том не дадут солгать. В первых рядах куряне наши стояли, в челе рати. Пер-выми на себе весь напор вражеский приняли! И те, что в бронях и коль-чугах были, и те, что в одних волчьих шкурах-душугреях да портах су-конных… Но не дрогнули, не дали слабины. Пали, но не попятились, честь и хвала им! Честь и хвала! — еще раз повторил воевода с жаром в глазах, и старый охотник Бродич понял, что сын вновь и вновь явствен-но видит перед глазами своими и ратников, и битву… и вновь все пере-живает, как там, на далеком поле.