Он что-то говорил ещё, но я с каждым шагом всё отчётливее понимал. Что ни черта это не сон! И сандалии трут, и воздух морской чувствую, и пейзажи города совершенно незнакомы, моё подсознание ни при каких обстоятельствах не способно выдать такую картинку. Это не сон! Как я тут оказался? На какой машине времени прилетел? Может, та комната, которую я снял, — портал в иные измерения? И, пожалуй, теперь нужно думать, как выжить здесь и, главное, как вернуться обратно…
Мы пришли к длинному одноэтажному дому с глухими стенами. Но когда оказались внутри, я понял, что вся красота и удобства дома были обращены к домочадцам: здесь и то мраморный, то мозаичный пол, и прелестный дворик с легковесной колоннадой, и внутренние окна, и фрески на стенах, и прямоугольный бассейн с мраморной косицей по периметру, и фонтанчик с черепашками и лилиями. Полагаю, что настоящей красоты я ещё и не видел, ибо Иоаннис тащил меня через садик-перистиль к задним комнатам и по узкому коридору к, очевидно, узким комнаткам с тяжёлыми внешними запорами. Одну из дверей он отпер, открыл и втолкнул меня внутрь полутёмной комнатки. Бережно развязал верёвку на руках и прежде, чем уйти, сказал:
— Вода свежая, фаллос возьмёшь у Паллы, приготовься.
Добрый надзиратель ушёл. Я остался один на один с, как мне сначала показалось, мальчишкой. В комнате была только широченная деревянная скамья с истёртым войлочным покрытием, а в углу стояла низкая бадья с водой, рядом лежали какие-то скребки, щёточка, маленький керамический сосуд. Мальчишка стоял у узкого окошка, которое пропускало жалкую полосу света. Обратив на него более пристальный взгляд, я даже вздрогнул: чёрные густые волосы, маленькие круглые, чуть оттопыренные уши, синие лучистые глаза, вздёрнутый капризно нос, идеальные губы и даже родимое пятно на шее. Очень похож на моего Пашку! Но, пожалуй, моложе. Ему, наверное, всего лет шестнадцать-семнадцать. Парень, одетый в чистую тонкую тунику с разрезами по бокам, с подозрением уставился на меня. Надо было начать знакомство:
— Ты Палла? — спросил я.
— А ты кто? — прищурившись, не ответил мальчишка.
— Я Фома. Я не местный. И я не раб!
— А кто? — криво усмехнулся Палла.
— Я свободный гражданин России, в университете доучиваюсь! — гордо заявил я. — А эти меня схватили!
— Всех схватили. Я тоже был в Иллирике свободным человеком и учился. У нас свои рабы были! Так что не кричи! Иоаннес сказал, чтобы ты готовился… и что же ты умеешь делать? Что-то особенное?
— Смотря о чём ты спрашиваешь. — Но Палла опять не ответил, он только поближе подошёл ко мне и стал меня придирчиво разглядывать. А я начал вновь считать, что я во сне, так он был похож на Пашку.
— Н-да… Ты воскресший Антиной? Я только однажды видел такие белые волосы и такую белую кожу. Тебе даже не нужно пользоваться мелом. Тебя закрывали паллой как женщину? И ещё ты слишком высок, почти как хозяин. И волосы у тебя какие-то сухие. А нитка на шее? Это тебе хозяин такое подарил?
— Нет. Это… это такой амулет.
— Странный… Я видел, как беглого распинали. Зачем такую страсть носить? — Палла вёл себя несколько странно: говорил заторможенно, смотрел не в глаза. А потом вдруг завёл руку под свою тунику, покрутился, поёжился и вытащил из зада длинный серый камень и протянул мне. — На, растягивай, раз уж ты пойдёшь к хозяину…
— Это… это что? Такая пробка, что ли? Гранитный самотык? — я обалдел от такой простоты: вынул из себя и подал мне! — Я не собираюсь под него ложиться!
— Да? Но ведь не он под тебя, — Палла посмотрел вроде с иронией, но в тоже время с каким-то надломом. — Ты хотя бы опытный?
— Опытный, но под любого не лягу! — гордо поднял я подбородок.
— Он — не любой! Он твой хозяин. — Палла не дождался, что я возьму гранитный фаллос, положил его на край деревянной кровати и забрался на неё сам, лёг ко мне спиной и пробурчал: — Зато меня накормят нормально.
— В смысле? А меня не накормят? — Я сел по-турецки рядом с ним.
— Ты поешь у господина. Семечек и ягод…
— Эй! Палла! Расскажи мне об этом месте, о Лукиане этом. Я же не местный и ничего не понимаю. Сообразил только, что стал рабом и меня собираются иметь. Странно, но я иногда фантазировал на эту тему. Мы даже разыгрывали это с… ну, с одним человеком. Но чтобы вот так! Я не смогу с незнакомым мужиком…
— Тебя разве спросят?
— А ты здесь давно? Как ты оказался в рабстве?
— Три года почти. Господин тогда служил. Их легион отправили мятеж подавлять. Всех, кого не убили, продали в рабство, а меня господин к себе забрал для удовольствия.
— Вот урод! Ты же совсем ребёнок был!
— Не ребёнок! Я уже акинаком мог любого сразить! А Лукиан меня раненым подобрал, спас, иначе я бы сдох.
— Спас и превратил в игрушку! Похотливый мерин! — я чувствовал, что ярость во мне просыпается, ненависть к этому «спасителю». — Ты его ещё и оправдываешь! Скажи ещё, что благодарен ему, что он «добрейший человек»!
— Не добрейший, конечно. Под ним тяжело, про то, что мне больно, он вообще не думает. Хозяин берёт несколько раз за вечер. А фаллос у него очень большой, ты бы приготовился… Он от хныкания может взбеситься, а если орать начнёшь, так побьёт.
— Ты орал, а он тебя бил? — почему-то даже дышать стало тяжело.
— Это раньше. Сейчас я умелый. Знаю, что ему нравится, как его успокоить, как остановить. Если положишь ладони на его ягодицы и сожмёшь, то он потише толкается. А если скажешь, что ты «тревер», вообще растает и замурлыкает как кот!
— Что значит «тревер»?
— Это такой народец в Галлии проживает, воинственный. У него там какая-то запретная любовь случилась. Девушка была из этого племени. Вот он и тает от памяти.
— Девушка? Может, у него ещё и жена есть?
— Была. Ушла. Наверное, не выдержала.
— Значит, он и её бил? Блядь! Куда я попал? — Я заметил, что на матершинное слово Палла отреагировал — удивлённо повернулся. Н-да, римского мата я не знаю.
— К Лукиану Тавру, — наивно ответил он на мой риторический вопрос. — Я очень рад, что ты тут. Я отдохну — может, меня отправят помогать на кухню. Лишь бы не продал в лупанарий. Там совсем смерть.
— Палла, неужели никак нельзя освободиться? Сбежать? Выкупиться? — Парень вновь удивлённо повернулся ко мне и теперь уже не отворачивался, уставившись своими сумасшедше-родными синими глазами. — А что? Давай сбежим! Мне вовсе не улыбается стать подстилкой этому Тавру.
— Это невозможно. У меня обруч, — он показал на шее то ли железный, то ли серебряный ошейник. — Вернут и клеймо поставят, тогда точно в лупанарий. А выкупиться? Как это? Чтобы я сам себя купил? Так бывает?
— Мы можем предложить такое Лукиану! Меня купил за 12 денариев. Это же серебряная монета? А мы заплатим золотом.
— Золотом? Ауреями? Откуда мы их возьмём?
— У меня есть!
— Целый ауреус! — Палла даже уселся и стал притягательно ближе ко мне. Чёрт! Как же он похож…
— И не один! — я с радостью наблюдал за смятением и надеждой на его лице. Я в этот момент понял, что сделаю всё, чтобы вытащить мальчишку из этого дома. И если в моём веке Пашка кинул меня, то здесь я буду с ним. Я шёпотом стал рассказывать наивному мальчишке, где спрятал ауреи и как мы сбежим далеко на север, за Альпы, где нет рабства и римского разврата. — Надо только как-то выбраться из дома, чтобы забрать деньги и чтобы надсмотрщик не заметил!
— Но даже если нас отпустит Лукиан Тавр, мы попадёмся в лапы публиканов, или эдилов, или разбойников! Как только увидят мой обруч и твой крест…
— Так если мы откупимся от Лукиана, он же снимет этот знак!
— Всё равно. Это очень опасно. За белыми горами галлы и тевтоны — они свирепы и нецивилизованны, говорят, что они пьют кровь волков! — Я хмыкнул, вспомнив игрушечные образы Астерикса и Обеликса, и напыщенно заявил, гордо подняв подбородок: