— Много времени мы не займем, — Ненюков показал на стул. — Садитесь. Вы интересуетесь живописью…
— Вы угадали. Да. — «Да» у Терновского получалось нейтральным, почти телефонным. — Но только голландцами. Это ваш? — Он показал на фотографию Хаазе-Альзена, смотревшего со стены. — Лично мне эрдели не нравятся: суетливы и, простите, глуповаты…
Гонта жалобно вздохнул в углу.
— С ними важно не переходить границы вежливого взаимотерпения: эта порода переносит все, кроме амикошонства!
— Вы поклонник агрессивных собак? — поинтересовался Ненюков.
— Если уж держать… Однако, думаю, меня вызывали не для этого.
— Вы покинули Клайчевскую выставку одним из последних…
Терновский засмеялся:
— Меня подозревают? Ходатайствую о вызове адвоката.
— Но только на стадии предъявления обвинения.
— А раньше?
— Не предусмотрено…
— Извините! Представление о следствии черпаю из остросюжетных телефильмов…
— В тот день вы приезжали по делу?
— Мне нужно было встретиться со смотрителем выставки.
Ненюков знал эту манеру: собеседник спешит с ответом, схватывает все на лету, но дальше дело не идет: каждое слово, ответ на любой вопрос подвергается строжайшей внутренней цензуре — взвешиваются и шлифуются.
— Вы знакомы с Пашковым?
— Вчера познакомились, но я встречал его раньше.
— В комнате экскурсоводов Пашков оставил часы…
Терновский театрально всплеснул руками:
— Пропали? Нет, часов я не видел. Благородное слово. Да. И вообще часы — это незначительно. Как у вас говорят, по мелочи не работаю. Предпочитаю нечто внушительное — Нотрдам де Пари или Колокольню в Кондопоге. В крайнем случае Страсбургский собор. Никто из вас не бывал в Страсбурге? Блестяще совершенно!…
— Когда вы возвращались из Клайчева, — Ненюков вернул разговор в прежнее русло, — ничего подозрительного не заметили?
— Если говорить серьезно, в Мукачево я вернулся поздно. На часы не смотрел. Едва успел поставить машину, как пошел снег.
— Около трех ночи, — уточнил Гонта.
— Возможно, — Терновский посмотрел на часы, — полагаю, этот деликатный вопрос был последним. Спасибо. Я был на выставке. Я не похищал имущества молодого Пашкова. Да. И мне в высшей степени было приятно побывать в вашем уважаемом учреждении.
Ненюков поднялся, чтобы его проводить. В дверях коллекционер обернулся:
— Мы говорили об экскурсоводе. Приятный юноша, но несколько шумный. Вчера мы вместе ужинали, у нас общие знакомые. Прощаясь, он предложил приобрести у него несколько старых икон…
Ненюков и Гонта молчали.
— Я, естественно, отказался.
Вновь прибывший выглядел худым, в пиджаке, надетом словно поверх хоккейных доспехов, на ногах тяжелые туристические ботинки. Пока дежурная по этажу занималась квитанцией, он с любопытством оглядел сидевших в холле.
Несколько человек, в их числе Кремер, в ожидании обеда смотрели телевизор. Передавали «Волшебную флейту». Вероника вязала, Шкляр играл с Поздновой в шахматы, он выглядел пьянее обычного.
— Позвольте! — неожиданно громко удивилась дежурная по этажу. — Как ваша фамилия? Мацура? — В голосе послышалось сочувствие: — У вас один ребенок? Над единственным всегда трясутся… Он здоров! Получена телеграмма!
Сидевшие, как по команде, обернулись.
Вновь прибывший смутился, сунул телеграмму в карман.
— Спасибо.
Стуча тяжелыми ботинками, он протопал к себе в номер.
— Знаешь его? — спросила у Шкляра Ассоль.
— Конечно.
— Когда я выступила с гипотезой о Тордоксе, Мацура присутствовал на заседании кафедры. Он не выдержал и фыркнул.
— Он же такой выдержанный!
— Недавно читаю статью «Новое имя?». Малюсенький вопросительный знак, автор — Мацура. «Существенными и типичными являются своеобразные и только ему присущие приемы и системы изображения лиц и отдельных деталей одежды…» Господи, о ком это? Переворачиваю, глазам не верю — «Антип Тордокса»! И Мацура считает… «Он считает»! Каков? «Суд Пилата» тоже написан Тордоксой.
— «Суд Пилата»? — переспросил кто-то. — Похищенный в замке?
— Тогда он еще не был похищен!
— Значит, точка зрения Мацуры возымела последствия?
Кремер сделал движение подняться.
— Торжествует, — сказал Буторин сквозь дрему. — Мне кажется, он приехал с проверкой…
— Тебе это не впервой кажется, — Шкляр снял с доски короля, поставил на ручку кресла, — монарху здесь безопаснее…
— Проиграл? — Вероника в кресле не подняла головы над вязанием.
— Ты же знаешь! — Он заметил движение Кремера. — Пойдемте, писатель?
Они вышли в коридор.
— Несчастного Мацуру будут обсуждать долго.
— Вы знакомы?
— Мы вместе учились… В Москву не собираетесь? Здесь делать нечего.
— Пора, наверное.
«На что надеются? — Вспомнил Кремер старичка администратора. — Все разведали, вызнали! А перед отъездом их все равно проверят на перевалах. Выставка закрылась. Не могут же они вечно здесь оставаться…»
Обедать было рано.
— Может, нам выпить? — Не дожидаясь ответа, Шкляр продолжил: — А я загулял. Повод есть: мы с Вероникой решили пожениться.
— Поздравляю.
Недалеко от дежурной они снова увидели Мацуру: в спешке искусствовед взял не тот ключ.
— Дима? — удивился Мацура. — Тебя же ждут в Москве!
Шкляр пожал плечами. Мацура обернулся к Кремеру:
— У вас найдется лыжная мазь?
— К вашим услугам, с удовольствием…
— Спасибо, — Мацура качнулся, уходя добавил: — Неплохая погода устанавливается.
Шкляр ждал Кремера у своего номера.
— Итак, выставку не откроют. — Он порылся в карманах, нашел ключ, но дверь оказалась незапертой. — Можно уезжать… Входите. — Пропустив Кремера, он вошел следом, но дверь снова не закрыл, она так и осталась открытой.
В номере царил беспорядок: тюбики с краской, обертки от конфет. На столе в темной лужице плавали кусочки бумаги с цифрами.
У кровати сверкали лаком горные лыжи.
— Ваши? — спросил Кремер. — Интересные крепления…
— Из Дрездена привезли, — Шкляр засмеялся.
Дверь оставалась открытой — Кремер пожалел, что зашел в номер.
— И у Вероники такие?
— Нет, извините… — Шкляр пальцем вытер слезу. — У Вероники другое счастье. Машину выиграла. «Волгу».
Кремер посмотрел на него.
— Лотерейный билет… Честное слово! Вероника и проверять не хотела. Я пошел в сберкассу, у источника, — рассказывая, Шкляр протрезвел. — Первый раз в жизни я держал билет, выигравший машину!
— Как он выглядит?
— Вверху текст, внизу номер. Семнадцать тысяч сто восемьдесят пять ноль двадцать пять. Шестьдесят седьмой разряд. Вид на гостиницу «Россия», Москва…
Они помолчали.
— Что Вероника думает делать? — Кремер все еще рассматривал замысловатые крепления.
Шкляр не понял.
— То у себя в номере держит, то здесь…
Вероника появилась бесшумно, Шкляр замолчал.
— Вот ты где! — Кремеру показалось, что, прежде чем войти, Вероника стояла в коридоре, слушала. — Есть предложение! Антонин Львович и Ассоль предлагают вместе посидеть перед экскурсией. Нам уже сдвинули столы.
— Терновский — душа! — Шкляр оживился.
Кремер подошел к зеркалу. Ему было хорошо видно, как Вероника наметанным глазом быстро обыскала комнату. Не забыла она и обрывки бумаги на столе, и трехрожковую немецкую люстру под потолком.
— Идите вниз! — Вероника подошла к шкаф. — Я сейчас, только приведу себя в порядок.
«Если билет существует, — подумал Кремер, спускаясь по лестнице, — он в люстре, прижат пластмассовым стаканом к потолку. После нашего ухода Вероника перенесет его к себе в номер».
В ресторане уже сидели Пашков и Терновский. Над головой Пашкова чернело художественное литье — вид на гору Говерлу, верхнюю точку Украинских Карпат.