— Я оботру, — поспешил он.
— Ничего.
Слоны, змеи, попугайчики. Альбом начинающего, любовно подобранные цветные картинки. Старая серия напомнила Кремеру его собственный школьный кляссер. Зеленые, синие, фиолетовые квадраты и треугольники, леса, табуны коней, стремительные всадники с «уюками» — арканами на длинных тувинских пиках.
До Володи альбом, без сомнения, принадлежал школьнику.
— Много у Володи марок?
— Тысяч десять, есть дорогие. Тоже собираешь?
— Собирал. Но меня интересует икона.
— Иконы не оставлял.
Следователь вынул бланк с фотографиями, положил на стол.
— Обвиняемый Сенников, кого из предъявленных на опознание лиц вы знаете?
Понятые — мужчина и женщина у стола — почувствовали себя после вопроса следователя неуютно: сидевший поодаль Ненюков догадался об этом по тишине в следственной камере.
— Пишите: никого не знаю. — Вид у Сенникова был вполне респектабельный: борода аккуратно подстрижена, скулы выбриты. — В первый раз вижу.
Следователь записал, Сенников и понятые по очереди подписались. Ненюков знал этого следователя и ясно представлял четкую линию его действий.
— Обвиняемый Сенников, — заговорил тот снова, — вам предъявляются показания жителей деревни Большой Починок Архангельской области. Допрошенные утверждают, что на фотографии номер три — ваш отец. Сенников Иван Александрович. Что вы можете пояснить?
— Я сказал: не знаю.
— Можно записать?
Сенников поколебался: речь шла об отце.
— Пишите что хотите!
— Действительно ли ваш отец проживал в упомянутой деревне? Могли ли указанные свидетели его знать? — Следователь знал, в каких случаях следует действовать прямолинейно.
— Не буду отвечать на этот вопрос.
— Вынужден составить акт об отказе от дачи показаний.
— Ну, мой! Мой это старик! Мы семь лет не виделись! Какое имеет отношение? — жесткая лопатка бороды вздрогнула и застыла.
— Вы хотите сказать, что под номером три…
— Да! Да! Да!…
Старик на завалинке, в фуражке и гимнастерке, застегнутой на все пуговицы, торжественно и прямо, уперев руки в колена, следил за ними с фотографии во время этого разговора.
— Хочу дать пояснение! — прохрипел Сенников. — Когда меня в последний раз посадили, вещи остались на квартире. Фотокарточка тоже. Не знаю, как она попала в дело. Все!
— Уточните адрес квартиры.
— Не помню, — он упорно не называл фабрику зонтов.
Следователь записал ответ, казалось, в его профессиональном арсенале не было иной тактики, кроме лобовой атаки:
— Фотография изъята после кражи в квартире онколога. Вам предъявляется протокол осмотра места происшествия… — Признав фотографию, обвиняемый должен был объяснить, как она попала в прихожую профессора.
— Не знаю, — Сенников достал платок, не развернув, приложил к виску.
Час Ненюкова приближался, он не задал ни одного вопроса, не взял под сомнение ни одной версии обвиняемого. Из глубины здания периодически доносился лязг металла, гулко отдавались шаги.
Вскоре следователь ушел и увел понятых. Обстановка следственного изолятора их угнетала, они уходили с явным облегчением.
Сенников держал платок в руке. В аккуратно сложенном носовике был блатной шик: «Мы дома, здесь мы не на год, не на два, в отличие от фрайеров, стараемся и в тюрьме выглядеть прилично».
С Сенниковым было ясно. Признаться в совершенном преступлении он не хотел, потому что, во-первых, как рецидивист не надеялся на снисхождение и, во-вторых, оттого, что долгое время считал главными своими добродетелями упрямство и неумение идти на компромиссы. Были и иные причины. Ждать, что Сенников выведет управление на след Спрута или похищенных икон было бессмысленно. И в то же время понятно, что Сенникову иконы не нужны, в них он не разбирается.
Таков результат поверхностного анализа.
Инспектор по особо важным делам, раздумывая, прошел по кабинету. Он не решил, начать разговор или подождать, пока в треугольнике Спрут — Сенников — Нестор появятся хотя бы примерные параметры.
— Фотография моего старика была на квартире, в вещах! — заговорил Сенников, когда они остались одни. — Верите?
— А письмо?
— Письмо?
— «Признали, что нерв болит, выписывают натирания…» — процитировал Ненюков.
— Что письмо? — Похоже, Сенников и про письмо слышал впервые.
Ненюков достал репродукцию, он все еще не мог дать объяснения странным уликам.
— «Живем с бабушкой, — прочитал Сенников по складам, — никого не держим и козу убрали…» Что письмо? Тоже подбросили!
Магазин «Филателия» размещался недалеко от метро «Юго-Западная», в недавно возведенном массиве. Гонте пришлось подождать, пока крикливая особа, оставшаяся за оценщика, просматривала принесенные на комиссию марки.
— Зайдите на той неделе!
— Здесь дефект — не хватает зубца…
С удостоверением инспектора она знакомилась так же скрупулезно, безотчетно взяв в руки лупу.
Гонта уже побывал в местах обмена марками — Нескучном саду, у «Факела». Перед ним прошли работники магазинов на Ленинском проспекте, набережной Тараса Шевченко, коллекционеры, мелкие спекулянты и фарцовщики, которые не прочь заработать на непосвященных. В комиссионном магазине Гонта тоже встретил их примелькавшиеся физиономии.
— Чем могу быть полезной? — оценщица вернула удостоверение.
Гонта показал фотографию Нестора.
— Не знаете?
— Нет, — возвращая фотографию, она привычно осмотрела состояние обратной стороны.
У окошка еще стоял владелец отвергнутых марок.
— Разрешите? Я тут всех знаю.
Гонта показал снимок.
— Володя-филателист! На прошлой неделе сдал Абу-Даби!
Ситуация изменилась. Нашелся оценщик — старик в тюбетейке, в пенсне, он оказался в соседней комнате, отгороженной стопой марочных каталогов. Крикливая особа принесла извинения. Гонта записал домашний адрес Володи-филателиста, значившегося в уголовном деле как Нестор.
Через двадцать минут он уже стучался в квартиру на первом этаже старого дома напротив Белорусского вокзала.
— Вам Володю? — Открывший дверь был маленький, узкоплечий и тучный. Он сильно косил водянистыми, как у слепого, глазами. — Володи нет дома.
— Я подожду, — сказал Гонта.
Человек показал на вешалку. На вид ему было не меньше семидесяти.
Они прошли в комнату, которую можно было назвать столовой.
— Садитесь! Володя знает, что вы приедете? — хозяин квартиры навел на него водянистые большие глаза.
— Мы не успели договориться.
Мужчина кивнул.
— Но мне кажется, он вас ждал. Часто спрашивал: никто не звонил? Никто не приходил? — Когда человек сидел, узкие плечи его казались под жилетом еще уже. — Могло так быть?
— Конечно, — Гонта успел освоиться, оглядеться по сторонам.
— Вы из милиции. Не надо ничего говорить. — Он пошевелился, стараясь не потревожить огромный живот. — Когда ко мне на базу приходили молодые люди вроде вас и начинали спрашивать: «Как со складными метрами?», или, скажем: «Дверные петли вы направляли в шестой магазин?» — я говорил помощнице: «Раечка, достаньте книги, будем с божьей помощью снимать остатки…»
— Володя тоже служил на базе?
— Разве я сказал? Володя — санитар скорой психиатрической помощи… И между прочим, давно здесь не живет.
— Не живет? А его новый адрес?
— Откуда я знаю? — он откинулся в кресле.
Оставалось ждать, пока хозяин квартиры снова разговорится:
— Каждый раз у меня находили недостачу: тридцать — сорок копеек, не больше. Я привык спать спокойно. Бывало, звонит земляк-закарпатец, заведующий другой базой: «Как тебе удается уснуть? Что ты принимаешь?» — «Принимаю? Ничего. Поужинаю, беру газету — и вот уже сплю».
Гонта вооружился терпением.
— Звонит другой борбыль: «Можно оставить у тебя мои игрушки?» — «Что именно?» — «Пару обручальных колец». — «Не надо. Хочу спать спокойно…»
Он сделал короткую паузу, теперь Гонта действовал осторожнее.