— А того человека вы узнаете?
— Снится он мне каждую ночь! — Она тяжело влезла в машину — не старая еще, крупная женщина, в пальто, казавшемся тесным. — Когда швабы их встретили и стали звидать, чий сесь фаттю, Теодор сказав: «Не знаю! Прибился до нас. Надо его проверить!» Это он сказал про моего Андрея! — Бржзовска перемежала рассказ закарпатскими словами. Гонта понимал их. — А у швабов уже було дуже много дитей, яким не вдалось бежать: матери погнали их, абы диты остались живы. Немцы их проверили. Ни один в живых не остался, — она вздохнула. — Мы поедем мимо мемориала? Я хочу подойти к памятнику.
Гонта посоветовал ей отдохнуть — она послушно согласилась. Дремал, навалившись на дверцу, шофер.
На краю летного поля, под деревьями, лежали бурые прошлогодние шишки, похожие на ежат, свернувшихся в присутствии людей. У взлетной полосы, прощалась молодая пара, шофер бензозаправщика что-то кричал им, высунувшись из кабины.
Неожиданно запищала рация.
— «Вниманию патрулей на трассе! Уточняю приметы разыскиваемых — выбывших в автомашине «Москвич»…» — Составлявшие радиограмму спешили, она получилась не очень складной.
«Что произошло? — подумал Гонта. — Значит, инспектору ГАИ, которого я предупредил на Перевале, не удалось задержать машину? Или Шкляр и его спутники не доехали до Перевала?»
Он вспомнил «Москвич», тащившийся словно из последних сил, и Шкляра в нем.
Передававший радиограмму замолчал, похоже, его окликнула другая радиостанция, менее мощная. Гонта ее не слышал, услышал только ответ дежурного:
— «У художника фальшивый билет, на который якобы пал крупный выигрыш. При обнаружении подделки и ввиду невозможности вернуть задаток жизни Шкляра может угрожать опасность. Проверены действующие гостиницы, кемпинги…»
— Хитро задумано, — шофер проснулся. В голосе его звучала непоколебимая убежденность малосведущего, — лотерейный билет нужен расхитителю или спекулянту, чтобы и машина была, и ОБХСС не подкопался. Когда подделка выяснится, — он незлобно рассмеялся, — потерпевшим путь в милицию заказан. А художнику придется туго. Эти на все пойдут.
Гонта в последний раз оглянулся на клубки иод деревьями — они так и не пошевелились.
— Едем!
Ориентировку повторили два раза. Было ясно: случившееся со Шкляром серьезно и может повредить операции, на что и рассчитывает Джуга — Спрут.
— Мемориал, товарищ старший лейтенант! — сказал шофер.
Между деревьями мелькнул постамент. Жестяные листья венков ощетинились под прелой хвоей. Шофер затормозил. Все вышли из машины.
В глубь леса, за стену кирпичного завода, вела песчаная тропинка, начинавшаяся ступенями из белого туфа.
Бржзовска подошла к белому камню — на нем что-то лежало. Гонта не мог разобрать — что. В руках Бржзовска несла свертки. Но это были не цветы. Когда она развернула бумагу, Гонта понял — на белых ступенях лежали подарки детям, чей последний путь шел через этот тихий, пахнувший хвоей бор — игрушки, детские сандалии, книжки.
Плыли в небо верхушки неподвижных сосен. Сквозь дырочки маломерок-сандалий струился в вечность песок.
Причину волнений в коридоре Кремер узнал позже, когда, одевшись, вышел из номера. Не было света. Директор гостиницы уверял, что во всем виноват вчерашний буран, режиссер требовал заменить пробки, следователь…
Обо всем поведал Мацура, с которым Кремер столкнулся в полутемном холле.
— Собственно, что следователь?
— Дима пропал, — Мацура вертел головой; ему не хотелось упустить ни одной новости, ни одного передвижения действующих лиц. — Не ночевал в гостинице. И Вероники нет. Взяла вещи и… Вы же знаете!
— Ничего не знаю. К чему эта таинственность?
— Болтают ерунду: инспектор будто бы преследует Шкляра.
— То есть…
Мацура нахмурился:
— В училище, помню, только и твердили: Дима Шкляр! Талант, самородок… Администрация тоже носилась, но по другим поводам. Кто довел до слез уважаемого всеми мастера? Шкляр. Кто приставил лестницу и поднял в окно веселую компанию? Он же!
Сантехник Роман в кепке и свитере тащил к щиту-распределителю заляпанную краской стремянку. Мацура попытался и из него выжать информацию.
— Старший лейтенант не приехал?
— Из «люкса»? — Роман опустил лестницу: он не мог заниматься двумя серьезными делами одновременно. — Он уезжал?
— Здравствуйте!
— Я пропуска не выписываю, — обиделся сантехник.
Мацура пожалел, что связался.
— Рома-ан! — раздалось из-под щита. — За песнями тебя посылать!
Сантехник подхватил стремянку.
— Талант без самодисциплины! Возьмите меня, — продолжал Мацура как ни в чем не бывало, — семьи нет, времени много. Мог бы чаще бывать в «Авроре»…
Все, что говорил Мацура, было правильно, и все-таки слушать его было удивительно скучно, как смотреть на продолжавшуюся бесконечную прямую линию. Три линии, утверждал будто бы Делакруа, на свете самые уродливые, вспомнил Кремер, — параллельная, волнистая и прямая.
— Бывает, что вы показываете работы до опубликования? — спросил он.
— Непрофессионалам! Только! Мое правило. Среди них нет ни Шкляра, ни Пашкова…
«Можно ли быть таким наивным?» — Кремер вспомнил Филателиста. Только исследование Мацуры заставило того уверовать в «Суд Пилата» как вещь Тордоксы.
— …Пашкова не узнаю! Возьмите его бестактную выходку в отношении Антонина Львовича!
Он не договорил. Из комнаты кастелянши вышел Пашков. Накануне его весь вечер не было в гостинице, никто не видел, как он вернулся.
— Перед Антониной Львовичем я извинюсь, — экскурсовод театрально поклонился. — Публично. На автостанции. Но убежден: преступник здесь. У меня есть данные, я укажу его. Предупреждаю: на автостанции будет небольшой бэм.
— Опять вы, Володя, — Мацура поморщился, — есть инстанции, общепринятые нормы… Вы уходите? — спросил он Кремера.
Вернувшись в номер, Кремер одним пальцем, не прибегая к профессиональной десятипальцевой системе, достукал на машинке последнюю страницу — описание брачного периода аргонавтов. Им руководила потребность увидеть работу завершенной. Напечатанные листы он бросил в непрактичную корзину. Заключительная работа Кремера сразу опустилась на дно. Такое было впервые. Ставшую ненужной брошюру о глубоководных Кремер подарил горничной, катившей мимо двери круглый, на маленьких колесиках, пылесос.
Прозвонил телефон.
— Это я, — в трубке послышалась вчерашняя самоуверенность, но тут же исчезла. — Подача электроэнергии сейчас начнется… Вы понимаете меня? — Он звонил из учреждения, рядом с трубкой защелкали костяшки счетов. — Попробуйте слить горячую воду! Согласны с вашим предложением. Будет, как просили. Снизу полотно. Голландское. И десять тысяч. Миллиметров… Нет, хороших смесителей сейчас не найти. Вообще со смесителями беда!
— Пятнадцать тысяч, — Кремер знал, что они начнут торговаться, но в конце концов будут вынуждены согласиться. Он отошел, насколько позволял телефонный шнур, к окну. Над черепичными крышами поднимался туман. С соседних улиц к парку снова съезжались фурманки с солдатами. — Пятнадцать тысяч, ни копейки меньше…
— С ремонтом хлопот не будет, — юлили на том конце, — двенадцать с половиной миллиметров. Ни мне, ни вам.
Кремеру вдруг страшно захотелось, чтобы все кончилось побыстрее.
— Черт с вами! Встречаемся на автостанции, у кафе. Я еду тринадцатичасовым автобусом.
— Плашки у нас есть, не знаю, подойдут ли?
— Сложите все в портфель. Слышите?! И еще! Лично с вами после вчерашнего я вести дело не буду! Мало ли что вам еще взбредет в голову!…
— С тройниками обстоит не лучше. Я сказал!
— Оставьте идиотский жаргон! Портфель пусть принесет сам… Я ему отдам пишущую машинку. Поняли?
— Успокойтесь, — Кремеру послышалась угроза, потом наступила долгая пауза. — Ладно. Мы проверим коллектор… — В трубке раздались гудки.
Ливень застиг Шкляра и его спутников, едва они выехали из Клайчева. Небо было обложено тучами.