— Вы раньше встречались?
— Позвольте! Я видел этого типа в Москве, в кафе «Аврора»! — Пашков обернулся к Поздновой. — Ты должна его знать, Ассоль! Вы сидели за одним столом!
«Еще бы!» — по описанию Кремер сразу узнал Терновского.
— Я ужинаю там почти ежедневно последние шесть-семь лет, когда бываю дома, — с неудовольствием отозвалась Позднова.
Пока Молнар уточнял приметы, Ненюков и женщины-понятые прошли в комнату экскурсоводов.
Несмотря на преподанный урок, двери снова оказались открытыми. На стеллаже, за аккуратной стопой справочников, Ненюков нашел пыльный галстук-регата — примету холостой бивачной жизни, сломанную сетку от электробритвы «Эра». В горшочках с цветами виднелись следы пепла.
Ремешка от часов в урне не оказалось, Ненюков убедился в этом, вывернув содержимое на газету.
С наплывом посетителей администрация гостиницы открыла бар, бездействовавший с осени. Рядом с кофеваркой появились сигареты «Визант», сухое «Береговское», бутерброды.
Потягивая кофе, инспектор по особо важным делам молча посматривал на людей за столиками: их первое любопытство было удовлетворено, и они не обращали на него внимания. Говорили о преступлениях и, судя по всему, давно, поскольку тема клайчевской выставки к его приходу оказалась исчерпанной:
— …В прошлом веке Матеи выкрал не меньше полусотни древних рукописей!
— А возьмите Терезу Эмбер или игуменью Митрофанию!
Тема классических мошенниц показалась Ненюкову надуманной, почти неправдоподобной. Он поискал в карманах, нашел записку, переданную одним из клайчевских инспекторов:
«Мацура, на имя которого поступила телеграмма «Ребенок здоров», в гостинице «Холм» не проживал, в других гостиницах не значится».
Порвал ее, снова сунул в карман и понял, что ищет сигарету. В уголовном розыске всегда кто-нибудь да бросал курить или собирался бросать. Ненюков не курил больше двух месяцев, точнее — шестьдесят три дня, и все это время мечтал о тугой, с фильтром древесного цвета сухой сигарете.
«Если так пойдет — в конце пути я смогу точно сказать, сколько суток мне удалось продержаться…» — Он вздохнул.
От стойки, неся чашечки с кофе, подошли понятые — Кремер и обе женщины. Он подвинулся, давая место:
— Милиция помешала вам отдыхать…
— Успеем, — женщины принужденно улыбались.
— Раньше бывали в Закарпатье? Нравится?
Ответ он знал: старый замок, спускающийся к знаменитому источнику парк. Кажется, время замедляет здесь свой стремительный бег. Или что-то в таком роде. Но женщины промолчали.
— А вам? — Он обернулся к Кремеру.
— Бывший замок Шенборна-Бухгейма сохранился лучше… — Кремер не договорил.
Ненюков допил кофе, сказал:
— Шенборны боролись против здешних владельцев, уничтожили Нижний парк, фонтаны… Организация фашистского лагеря в замке — несомненно результат интриг Шенборнов.
— Чинадеевский замок был тоже превращен в застенок, — заметил Кремер.
— Мне говорили. Вы следите за съемками? Как раз снимают эпизоды «эвакуации» лагеря… Ваш балкон куда выходит?
— К ротонде.
— В парк?
Гонта подошел к столику, лицо у него было порозовевшее с мороза:
— Извините! Владимир Афанасьевич… — Он показал на окно.
Старший оперативной группы, разыскивавший в снегу орудия взлома, в полушубке и в валенках, направлялся по аллее в замок, в руках он нес стальной прут, его помощник на ходу упаковывал металлоискатель.
— Куски арматуры, другого орудия не было, — шепнул Гонта. — Валялся в сугробе у бывшего конного двора. Я проверил: рядом на стройке их сколько угодно…
— Значит, знали, что другого не понадобится. Знали о проеме в потолке.
Первыми в машине с передвижной лабораторией уехали эксперты, потом работники прокуратуры. Еще раньше в двух «газиках» увезли служебно-розыскных собак.
Обитатели гостиницы, мосфильмовцы, обслуживающий персонал толпились в вестибюле, обсуждая случившееся.
— А есть и такие… — старичок администратор выбрал слушателем Кремера, — у них и образование, и специальность — трудись, дерзай! Но нет… Не приведи, пречиста дева! — С высокого табурета перед конторкой он набросал Кремеру бесхитростную схему:— Проклятая жажда золота. Идут на все. С матерыми преступниками конкурируют, даже верх берут.
— Верх?
— Вот именно! У них же все подчинено цели. Разоблачить их милиции тяжело, — старичок достал свою трубочку, — эти не напьются, лишнего не сболтнут. Спортом занимаются… Никто на таких не подумает.
После осмотра Ненюков поднялся в номер, позвонил следователю — он обещал прийти, как только освободится.
Заварил кофе. С чашкой в руке подошел к окну.
От Холма вела узкая улочка. С одной ее стороны смотрели на дорогу одинаково аккуратные домики с красными черепичными крышами, с другой — тянулся откос. Кое-где в окнах уже виднелись огни.
«Сегодня много легче, чем после первой кражи…» — подумал Ненюков.
Улики, оставленные преступниками у профессора — фотографию старика на завалинке, обрывок письма с упоминанием Тор-женки, блокнот с номерами телефонов, — тщательно проверяли, но в них не верили с первого дня.
Было трудно предположить, что кто-то в массу телефонных номеров вписал один, важный — другие же лишь для того, чтобы сбить преследователей с толку.
Удача пришла случайно, потому что Холодилин и Ненюков решили не отказываться от проверки до конца.
Телефон старухи Ковригиной и ее дочери упоминался в начале последней сотни. Ненюков приехал к ним под вечер хмурым февральским днем. Пожилая женщина молча открыла дверь и ушла в кухню. Она, видимо, стояла там, когда Ненюков позвонил. Света не зажигали. Из окна виднелась незастроенная пустошь у Электролитного проезда, освещенная вывеска клуба «Металлург». Дальше, за домами, полыхала труба медеплавильного завода, необъятная даль при теперешней интенсивности застройки.
— Раньше пецьки утром топили, — обернулась Ковригина, — теперь, видать, и ноцью топят!
Мысль эта, видно, приходила не раз — женщина высказала ее со сдержанной силой старческой убежденности.
— Любопытный у вас выговор. — В справке, составленной отделением милиции, значилось, что старуха недавно приехала к дочери из Архангельской области.
За пустошью кружили белые дымы и таяли между линиями высоковольтной связи у Котловского кирпичного завода.
— Дак мы торженгские… — сказала женщина.
— Торженгские? — Ненюкову показалось, что он ослышался.
— Так-то пишется Большой Поцинок…
«Где он слышал название этой деревни?! Большой Починок!…»
— Дочка вытребовала нас в Москву, — говорила Ковригина, — беда с девкой: неладно живет… Мужа нет.
— Понимаю, — у Ненюкова была привычка говорить «понимаю».
С того разговора у окна, против медеплавильного завода, началось дело Спрута, Филателиста и других.
«Большой Починок!»
«Позднова!… — Ненюков вспомнил. — Первооткрыватель Ан-типа Тордоксы, знакомая и советчик онколога, его главный консультант по вопросам древнего искусства… Определенно, она упоминала Большой Починок. Странная связь…»
Не прошло и часа, как он уже разговаривал по телефону с профессором, потом с Поздновой.
Профессор тоже слышал название Починка.
— Речь шла об иконе. Об очень редкой иконе, находящейся в этой деревне…
Позднова ушла от прямого ответа:
— Большой Починок? Глухомань, бездорожье. Мне пришлось бывать…
Ненюкову почудились настораживающие нотки.
— Комары?
— Пропасть, Владимир Афанасьевич! Болота вокруг!
— Там что? Частное собрание икон?
Ответ он услышал не сразу.
— Одна икона, — Позднова вздохнула.
— Редкая?
— Уникальная. «Святой Власий».
— Тордоксы?!
«Снова Тордокса!… — Для Ненюкова наступила пора везения. — Срочно ехать! Гонта может выезжать уже завтра!»
— Как вы добирались туда, Ассоль?
— Через Каргополь. Дальше пешком.
— И вы не сказали — кто владелец иконы?