Мы как раз летели над городскими кварталами, пародирующими земные - те же серые панельные коробки, грязь на улицах и гомон толпы. Я видел хорошо одетых людей, стоящих в грязи на коленях, и просящих, как о милостыне, внимания прохожих. Видел, как исступленно швырял в пыль золото и драгоценные камни пожилой благообразный человек.
Их лица закрывали маски. Самые разные - от ярких карнавальных, щедро украшенных мишурой, до простых тряпок, закрывающих лицо.
- Это одиночество, Витя. Вспомни собаку. Она не заслужила одиночества, но ты единственный, кто был ей нужен, кого ждала. Ждала и менялась. Внешность здесь - отражение души. Здесь не в почете зеркала, ибо каждый видит других, какие они на самом деле. Злость, зависть, отчаяние, корысть, гордыня - все на лицах.
Я рывком вскинул руки к голове, провел пальцами по лбу, щекам, подбородку - и тихо заскулил. Это не мое лицо! Тяжелый угрюмый подбородок, острые скулы, массивные надбровья. Гид молча переждал истерику. Когда руки, наконец, перестали трястись, а дыхание выровнялось, я спросил с надеждой: «А красивые? Бывают?»
- Красивые - редки. Очень редки.
- Нет святых, Гид, нету их! Мы все не ангелы. Я не знаю, не знаю! - заорал я. - Все так или иначе лгут, завидуют, воруют...
- Исцеляют больных, помогают страждущим, любят, наконец. - В тон продолжил он. - Все в ваших руках, Витя. Все в вас самих.
- Отпусти меня!
Он не сделал не единого движения, но в глазах вдруг помутнело, закружилась голова - и все стало, как было. Лес, дом, покой. Гид потянул за рукав: «Иди со мной».
Пока нас не было, дом обзавелся слуховым окном на крыше. Мы вылезли на самый верх, и в изнеможении я повалился на холодную черепицу.
- Я ведь совсем не святой, Гид. - Сказал тихонько. - Что меня ждет?
Он улыбнулся, печально и мудро. «Святые вообще редкость» - задумчиво сказал он, и подошел к краю крыши. - «Я только показал тебе, что может быть. А дальше думай сам. Смотри». Он протянул руку вниз, и когда я наклонился над краем, неожиданно сильно толкнул: «Время, Витя».
Я взмахнул руками, и, потеряв опору, полетел прямо на асфальтированную полоску опоясывающую дом. И с чувством полета пришло облегчение и прозрение. Если мне суждено выкарабкаться, я проживу отпущенное так, чтоб Гид мог носить собственное имя.
- Я понял, Хранитель! - Успел крикнуть я. - Все в нас самих! Спа...
И наступила тьма.
Возвращение в сознание ничего хорошего не сулило. Во всем теле, казалось, не осталось места, где не поселилась бы боль. Озноб и жара одновременно, и страшно было раскрыть глаза.
- В четвертую его.
Я почувствовал, как перетягивают мое тело на что-то твердое и холодное. Женский голос произнес: «Он приходит в себя». И, внутренне собравшись, я открыл глаза и встретился взглядом с человеком возле каталки. Лицо было закрыто зеленой маской, но взгляд показался знакомым - усталым и добрым, с едва заметным лукавым прищуром.
- Ангел. - Прошептал я. - Спасибо.
Вокруг глаз врача разбежались веселые морщинки.
- Да рановато мне в ангелы, на земле еще дел невпроворот. - Неожиданно густым басом сказал он. - А ты везунчик, катарсис пережил. Две минуты без сердцебиения. Ну, теперь жить будешь. Везите. Из шестой готов пациент?
Это он сказал уже медсестре, и, получив ответный кивок, скомандовал: «Везите», отвернулся, уже забыв про меня.
А в палате меня уже ждали. Господи, сколько народу! Мама, Олег, жена в компании со всем своим семейством, девчонки с работы. Тумбочка возле кровати буквально погребена под ворохом пакетов, оба подоконника заняли цветы. Я переводил взгляд с лица на лицо, пока они наперебой пытались задать один и тот же вопрос, и едва сдерживал слезы.
Спасибо, ангел. Ты показал причину и следствие, и дал шанс кое-что исправить. Я усвою урок.
- Как ты? - пробился сквозь покаянные мысли голос жены.
- Лучше всех! - я пошевелил рукой, пытаясь показать большой палец. - Спасибо. Спасибо, что пришли.
Сознание плыло, скатывалось в сон. Очень хотелось свернуться в клубок, поджав колени к груди, и забыться.
Говорят, побывав на пороге смерти, люди часто меняются. Я не стал исключением.
Когда придет время, я шагну на Порог без страха. Хранитель получит имя, а я дострою тот дом у дороги. Вечерами я стану зажигать в окнах свечи, чтобы все, кто не смог пробиться сквозь туман моего равнодушия, увидели огонь, и пришли. И когда они соберутся в каминном зале - полутемном, протопленном, уютном, я выйду к ним, и скажу...
Мысль оборвалась, словно ножом отрезанная. «Я вас люблю?», «Простите?» Нет, не подходит. Голова после наркоза тяжелая - тяжелая, мысли ленивые, сонные. Я вздохнул.
Надеюсь, найду, что сказать.