Судя же по солнцу, было часов шесть вечера.
Минут через десять, стараясь не обращать внимания на обгонявшие его автомобили невиданных марок и на бесконечные витрины и вывески на фасадах трех-четырехэтажных кирпичных домов — «Павел Буре и сыновья», «Водки, наливки, вина, трубки и сигары. Магазин А.П.Икряникова», «Парижские тайны. Студия и салон Анастасии Буданицкой», «Страховое общество “Россия”», «Губернский Ссудно-сберегательный Банк», «Трактир Кучина», «Бар У Кельта», «Траттория Napolitana», и так до бесконечности (в глазах рябило, в голове опять запульсировало), — Максим добрел до следующей остановки троллейбуса. Рядом с сияющим павильончиком стояли три шкафа со стеклянными дверцами. На первом было написано «Воды Лагидзе и иные освежающие напитки», на втором — «Эйнем. Печенья и закуски», на третьем — «Табаки». Торговые автоматы! Вроде тех, что в Москве перед Олимпиадой появились!
Он кинулся к табачному автомату, нашаривая мелочь в кармане брюк. И испытал жестокое разочарование: «Ява» — 100 р., «Лигетт черный» — 100 р., «Дукат золотой» — 100 р., «Dunhill» — 80 р., «Marlboro» — 60 р…. Самые дешевые сигареты, неведомого сорта «Туркестан», стоили 30 рублей за пачку… Что ж за день такой…
Максим тупо посмотрел на инструкцию по пользованию автоматом — «Принимаются банковские билеты достоинством 50, 100, 500, 1000, 5000 рублей, монеты достоинством 1, 3, 5, 10, 25, 50 рублей», — попытался засунуть в прорезь свой олимпийский рубль — не полез, сволочь, — и, превозмогая навалившуюся усталость, потащился дальше.
4. Четверг, 18 августа 1983
После следующего перекрестка бульвар все-таки выродился в улицу — ненормально, даже неприятно чистую, — а спустя еще пару кварталов открылась очаровательная маленькая площадь сильно вытянутой овальной конфигурации. Левую дугу овала занимал, согласно вывеске, универсальный пассаж Павла и Романа Аверьяновых, на правой располагалась гостиница «Черный Кабан» с четырьмя звездами на фасаде. Посередине площади журчал фонтан, а спиной к фонтану, широко расставив ноги и задрав похожую на веник бороду, стоял дядька лет сорока, здоровенный, как этот самый кабан, и тоже весь черный: черные высокие ботинки, черные, джинсовой ткани, штаны, черная рубашка с короткими рукавами, черная круглая широкополая шляпа. В левой руке он держал черную переносную рацию, правую положил на рукоятку черной резиновой дубинки, покачивавшейся у него на поясе. Единственное, что в дядькиной амуниции было не черным, это зелено-голубые погоны, очевидно, бутафорские.
Вышибала, решил Максим. Хоть этот не лыбится — на человека похож...
Он приблизился к черному и спросил:
— Товарищ, закурить не найдется?
— Хм… — произнес вышибала. — Вы, сударь, простите великодушно мое любопытство, коммунист?
— Я… это… — растерянно забормотал Максим, — беспартийный вообще-то… А из комсомола по возрасту выбыл… не так давно…
— Хм… — повторил вышибала. — Еще раз простите, сударь, но вы о чем-то изволили спросить…
— Ну, — робея, проговорил Максим, — если вы, конечно, курящий, то… очень хочется… а вот рубль в автомат не лезет почему-то… сигареткой не выручите?
Он показал олимпийский рубль. Вышибала в третий раз сказал «Хм», неторопливо вытащил из нагрудного кармана тускло поблескивающий портсигар, раскрыл его, протянул Максиму.
— Угощайтесь, сделайте одолжение.
Максим деликатно извлек из портсигара длинную коричневую сигарету, вышибала щелкнул массивной зажигалкой. Жадная затяжка… еще одна… еще…
— Крепкие какие, — сказал он. — Да, спасибо огромное, товарищ.
— Превосходный турецкий табак, — объяснил вышибала. — А позволите ли, сударь, монеткой вашей поинтересоваться?
Он взял рубль, внимательно осмотрел обе его стороны и засмеялся.
— До чего же у людей воображение доходит! Игры двадцать второй Олимпиады, Москва, одна тысяча девятьсот восьмидесятый год! Очень хороший сувенир, право! А ведь папаша мой, помнится, когда-то целую коллекцию памятных олимпийских монет собрал, из множества стран. Но настоящих монет, не сувенирных. И петербургской Олимпиады, разумеется, и горно-алтайской… Подлинные золотые червонцы… Да… Где-то на чердаке пылится эта коллекция… Я, знаете ли, ровесник той первой нашей Олимпиады, петербургской… В сорок четвертом на свет произведен…
— Возьмите себе, если вам нравится, — предложил Максим, пропуская мимо ушей ахинею, ненужную ему и к тому же в прямом смысле жуткую. — А мне за это еще одну сигаретку дайте, а? Или две.