У нас один язык. Мы можем работать вместе, можем обмениваться информацией. Но когда дело доходит до чего-то важного, я не улавливаю до конца.
Я вижу лишь образ его, созданный моим воображением, моей душой. Но этот образ сильно расходится с реальностью.
Я никогда не проникну в его суть на сто процентов. Он всегда будет для меня загадкой, и это будет тем, что удержит нас друг от друга. Непонимание.
Одно слово — перечеркнутый мост.
То, что случится позднее: я опять не уловил вовремя знаков. Пат пытался мне сказать, но я не умел читать между строк. Я не умею читать знаки. Я слепой дурак. Любовь ослепила меня. Страх сделал меня глухим ко всему остальному.
У нас было два дня впереди, пока мы болтались в космосе, ожидая комету.
***
Он увидел ее первым и долго смотрел на нее завороженный. Не реагировал на меня, я думал, что комета его околдовала.
Она была красивой, да. Золотисто-розовой, в голубоватых всполохах. В кромешной тьме она была чем-то удивительным. Как чудо, спустившееся к нам.
Затем он начал готовиться: скафандры, всякие приспособления для выхода в открытый космос. Я молча наблюдал за ним.
Пат остановился, проверяя систему воздухоподачи. Он вздохнул.
— Нам придется это сделать, ты ведь понимаешь?
— Мы можем поболтаться и здесь, не высовываясь.
— Нет.
— Что ты хочешь сделать? Нырнуть к ней прямо в жерло и сгореть в ее поле?
Пат убрал скафандр в отсек.
— Ты никуда не пойдешь один, — сказал я.
Но он подгадал так, что, когда я понял, было уже поздно. Я нашел его несколько часов спустя. Он включил силовое поле, чтоб не впускать меня внутрь, сам же уже надевал скафандр.
— Пат, пожалуйста.
— Ты ведь всё понимаешь.
Ага. Ага. Мой друг-предатель. Лучший любовник, что у меня был.
Пат захлопнул шлюз передо у меня перед лицом, оставив смотровое окошко. Отключил силовое поле.
— Пат, я пойду с тобой. Впусти меня.
— Ты ведь и так всё понимаешь, Марек, — повторил он с грустью в динамик, — Это слишком хорошо, понимаешь? Всё было слишком хорошо. Пир во время чумы. Он меня душит, я задыхаюсь.
Да, я понимал. Он и не собирался идти со мной. Никогда не собирался.
— Зачем ты это делаешь? — спросил я дрогнувшим голосом.
Пат долго молчал. Затем ответил.
— Потому что небытие я люблю больше, чем тебя.
Я чертыхнулся.
— Я не смогу без тебя, — сказал я еле слышно и прижал ладонь к окошку.
— Сможешь, — также тихо ответил Пат, — И ты будешь жить.
— Нас отправили сюда по двое, придурок! — крикнул я, — Ты ничего не добьешься, спаситель хренов! Ты сдохнешь там, сгоришь в одиночестве!
Дурак. Дурак. Ду-рак. Какой же ты дурак. Я всё шептал: дурак, придурок гребанный. И скребся ногтями, пытаясь выскрести дыру. Для себя. Чтоб он нашел в себе хоть маленькое местечко для меня.
Я просил и умолял.
— Богу или чему-то там ты нахер не нужен, придурок, — сказал я тихо, — Но ты нужен мне. Почему ты от этого отказываешься? Почему тебе так легко от этого отказаться?
Потому что ты выбрал себя и свою боль. Свою вину, которая разъедает тебя. Я напоминаю тебе Дерека? Напоминаю тебе о прошлом? О да, я и сам себе это напоминаю, еще как напоминаю, смотрюсь в зеркало и вижу эту чертову рожу, мерзкую рожу. Как мне с этим жить, прикажешь? Но я живу.
Он, не слушая, открыл шлюз и нырнул в светящуюся пустоту. А я закричал, и кричал, и кричал, захлебываясь. Стекло перед моим лицом запотело, я молотил руками и ногами стены, и всё кричал и кричал…
***
Вот здесь надо остановиться и поговорить о выборе. Я всегда боялся делать выбор. Но моя жизнь десятки раз ставила меня перед неизбежностью. Она волокла меня как покорную овцу. И я даже не упирался.
Но предпочел бы только и делать, что упираться и стоять на месте. Пусть эпохи проходят сквозь меня, а я застыну. Маленькая птичка-синичка, носимая ветрами то тут, то там.
Маленькая птичка-синичка, хорошенькая желтопузенькая штучка, которых уже нет на Земле.
Они очень заботливы для своих партнеров и детей, эти птички.
А еще они любят полакомиться плотью и мозгами.
Об этом я всегда забываю.
Имеет лишь наш выбор хоть какое-то значение перед лицом Вселенной?
Он мог стать великим художником, но ты убил его. Она могла стать убийцей и террористкой, но ты убил ее. Зло — тоже акт творчества.
Ты создал произведение: уничтожил семя.
И теперь я стою перед выбором, но знаю, что уже сделал его. Я не могу иначе.
Надеваю скафандр и иду за ним.
Я делаю шаг — Бог, лови меня, я к тебе лечу.
========== Эпилог: Сон на двоих ==========
“Мне снится сон. Долгий сон. Тысячелетний сон. Я видел, как умирали галактики”
Я нашел его голого, мокрого и дрожащего. Подошел к нему.
Пат поднял голову и посмотрел на меня взглядом, в котором читалось глубокое отчаяние.
“Мне снится сон, прекрасный сон. И дымка в нем качает нас как в колыбели”
— Оно меня отвергло и выплюнуло, — произнес он.
Я снял рубашку и накрыл его. Затем обнял и прижал к себе.
— Ну значит так надо.
— Бог отверг меня.
— Бог приказал тебе жить, — я поцеловал его в мокрый висок, во влажные волосы, в двухдневную щетину, — Я тебя люблю.
Пат помолчал.
— Я знаю.
“Или вовсе не сон”
***
“Я открываю глаза: и тьма вокруг меня, и свет стоит за спиной и щекочет лопатки”
Я затащил в кабину и кинул несколько упаковок с гигиеническими салфетками, чтоб он привел себя в порядок. Из кабины доносились рыдания. Я ничем не мог ему помочь. Ничем.
— А может это был не бог, — сказал я в тишину, — Она улетела, эта чертова комета. Улепетнула, махнув хвостом.
Пат выбрался из кабины и направился ко мне. Я взял полотенце и стал обтирать его тело.
— Ты такой красивый, — сказал я.
Пат посмотрел на меня усталыми глазами.
Я надел на него свою одежду: рубашку из мягкого хлопка, плавки и брюки. Пат был как послушный робот. Он лег в кровать, закрепил ремни и накрылся электро-одеялом. А я уселся ждать в кресло рядом.
Потом задремал.
Пат заворочался через несколько часов. Он сбросил одеяло и погладил меня по голове. Я тут же проснулся.
— Иди сюда, — сказал он.
Я забрался к нему и поцеловал его, насколько мог глубоко, чтоб выразить свое облегчение, чтоб выразить свою любовь. Целовал и целовал, и Пат стал задыхаться и отталкивать меня, смеясь. Он выбрался из-под меня и уселся на меня сверху.
Я дотронулся до его промежности и погладил.
Пат захихикал.
Я залез руками ему под рубашку.
— Какое теплое тело, — сказал я.
А Пат всё улыбался. Он слез и снял брюки и плавки.
— Я его хочу, — я кивнул на его вставший член.
— Не задохнешься?
— Нет.
Пат снова забрался на меня сверху. Попросил меня чуть приподняться, чтоб я был чуть повыше. Мы сняли ремни, и потому нас стало слегка уносить вверх.
Он был чистым, теплым со сна, таким, каким я его любил.
— Я бы без тебя не смог, — охрипшим голосом сказал я, оторвавшись.
Пат с улыбкой покачал головой и снова меня заткнул.
Он отпустил меня и продвинулся назад.
— Наверное, бог сейчас смотрит на нас и краснеет как помидор.
— И поделом ему, — ответил я.
Пат засмеялся.
“Мне снится сон, прекрасный сон, и мелодия в нем, и мы вдвоем.
И где-то есть кто-то. И где-то есть ты. А где-то есть я. И я отражаюсь, и разбиваю зеркало, но другое продолжает меня отражать”
Кто я — птица, что снится старику или старик, что снится птице? Но в любом случае я всего лишь — прах и пепел, перемолотые белые кости в труху. Время не пощадит никого. Только чувства могут длиться во времени как тихая мелодия, то затихая, то снова начинаясь. И потому они живы в бесконечности.