Я переложил другие пакетики в одну кучку, ища искомое. Ну вот он, с розовой полоской.
— Развести в воде?
— Да.
Я принес стакан воды и развел в нем содержимое. Затем подошел к Пату, сел перед ним на колени, помог ему подняться, и, поддерживая его голову, дал ему напиться.
Пат допил и устроился на подушке.
— А теперь тебе надо на работу.
— Я побуду с тобой.
— Марек, езжай на работу.
— Нет.
— Проваливай, я сказал. Со мной всё будет в порядке. Только принеси ведро, меня может начать рвать.
Я чертыхнулся, но послушно поплелся на поиски ведра. Обнаружил его в ванной и тоже принес и поставил на пол перед Патом.
— Я за тебя беспокоюсь.
— Сначала ты меня долбанул по голове, а теперь обо мне беспокоишься?
— Я же попросил прощения.
— Езжай на работу, — повторил Пат.
Я надел куртку и вышел из его квартиры.
Вот так с ним всегда. И со мной. Что с нами не так?.. Мы ломаем друг другу хребты и души, но нас спаяло намертво, не разорвать. Хотя и пытались. Но он хочет оторваться от меня. Или не хочет.
Мне не понятно.
Айви сказала, что он любил меня. Но я не верю ни ей, ни ему. Лишь схожу с ума. Мне бы хотелось отдельный бункер для него и меня, и никого туда не пускать, быть один на один, переламывая, перемалывая друг друга, чтоб, наконец, смешаться в общую неразделимую пыль. Звездную пыль.
Космос на двоих и слышать как звезды рождаются из взрыва и умирают, превращаясь в черные дыры.
Или мы стали черной дырой на двоих, и мы засасываем друг друга, высасываем друг друга…
Я жадно пью каждое мгновение с ним, и мне всё мало.
Дерек сделал нас чудовищами. Тогда он сделал нас чудовищами друг для друга, и предназначенными друг другу тоже.
Чудовище может полюбить только чудовище. В жизни всё так.
Это в сказках красавица делает из чудовища принца. Но ни в одной сказке не говорится, что чудовище может быть настолько покореженным пережитыми событиями, что принца в нем просто не осталось. Он умер и уже не возродится.
***
В больничной палате было полутемно. Русоволосый пилот Джим Тайренд лежал на койке, подключенный ко множеству аппаратов с мигающими сигналами. Его уже вытащили из лечебной капсулы и подлатали, но всё равно пока еще нужно время на физическое, а самое главное психическое восстановление.
Джон листал досье в коммутаторе и выискивал зацепки. Каждый день он оставлял кого-то для дежурств или даже оставался сам. Анджела из Зеленого сектора тоже оставляла своих ребят.
Мне нравились дежурства, они наполняли меня спокойствием, но мысли о таком же больном в комнате с багровыми стенами не оставляли меня.
Пат не открывал дверь, лишь приказывал «уходи». Он уже неделю валялся дома. Я объяснил ситуацию на работе. Рассказал обо всём Джону. Он сказал, что если я Пата убью, то Джон не будет помогать меня вытаскивать из задницы. Ибо я сам виноват.
Он был прав: я виноват.
Я привозил Пату еду и лекарства и оставлял сумки у входной двери, скребся немного, затем уходил и таился неподалеку, дожидаясь пока Пат выйдет и заберет сумки.
Выходил он всклоченным и мятым, пошатывающимся и тяжело дышащим. Он с трудом приподнимал сумки и уходил внутрь.
Один раз я выпрыгнул из своего убежища, чтоб помочь Пату и проникнуть внутрь, но он каким-то образом набрался сил, чтоб дать мне пощечину, оцарапав щеку.
— Если ты еще раз ко мне приблизишься…
— А то что?
— Я сейчас не в том состоянии. Но ты себя собрать не сможешь, если еще раз ко мне приблизишься. Уходи.
— Я буду привозить тебе продукты.
Пат пожал плечами:
— Как хочешь.
И он ушел, захлопнув ногой дверь. Я же остался стоять в большом недоумении.
Так вот, Джим Тайренд лежит здесь, Пат забаррикадировался дома, а я даже бухать не могу — настолько меня поглотило недоумение.
Джим Тайренд вспорол себе живот и выпустил кишки. Но, поддерживая вываливающиеся внутренности, он всё же каким-то образом пришел в себя (от боли?) и отправил корабль на возврат на Землю.
Джон показывал фотографии Джима. Кровавое взбухшее пятно под белой простыней на месте живота.
Какого цвета кишки? Они розовые, сиреневые, голубоватые, жемчужные?
Я вспорол себе кишки и теперь хожу в недоумении. Глядя на них, на текущую сквозь пальцы кровь, я держусь за живот и хожу от окна к стене и обратно и удивляюсь, удивляюсь, удивляюсь. Я не чувствую боли, и как же это странно, что не чувствую.
Я опять всё испортил, бог.
Почему ты создал меня таким дураком.
***
Он проснулся в конце недели. Джон собрал всех и мы, расталкивая друг друга локтями, как маленькая толпа любопытных детей, сгрудились вокруг кровати Джима. Разговор его давался с трудом, но времени ждать, пока он достаточно окрепнет у нас почти не было.
— Я Джон Райдер-Смит, — представился Джон, — Глава полиции Красного и Синего секторов. И фактически глава всей полиции Бёрн-Сити.
Упс. Я и не знал.
— У нас к вам несколько вопросов, — Джон повернулся и шикнул, чтоб мы немного сдвинулись и не напирали так.
— Поскольку, вы единственный выживший, расскажите, пожалуйста, что с вами случилось в космосе.
Джим сжал исполосованные белыми заживляющими полосками руки над простыней и наклонил голову.
— Я плохо помню.
— Расскажите всё, что помните.
Джим прокашлялся.
— Я оставил автопилот на ИскИна Артура, а сам лег вздремнуть. Проснулся от испуга. Может, это был сон, я не знаю. Словно меня кто-то тронул.
— Как вы думаете, кто это мог быть?
— Я не знаю. Там никого не было. Мне нужно было долететь до Марса, потому второго пилота не стали посылать в тот полет.
— Как вы себя чувствовали перед полетом?
— Как обычно. Хорошо. Я прошел обязательный медицинский досмотр перед полетом. У нас всё строго. В случае даже малейшего подозрения пилота снимают с рейса.
— Вы были в ночь перед полетом у мисс Кэрол Рэйнолдс.
Джим молчал, только уткнул взгляд в белую простыню.
— Джим? Мы не осуждаем вас. Проституция разрешена в Бёрн-Сити. Мы просто пытаемся понять, что происходит. Нам нужна хоть какая-то зацепка. Гибнут люди.
— Да, я был у Кэрол в ту ночь! — резко сказал Джим и взглянул на Джона, — Но не думаю, что этот факт как-то сможет вам помочь.
— Нам важны все факты, Джим.
Я протиснулся вперед, задев Пата плечом. Меня прошиб долбанный разряд тоски от тепла его кожи рядом и от запаха, древесно-металлического и шоколада, того самого, неповторимого.
— Джон, — сказал я, постаравшись успокоить голос, — можно мне поговорить с Джимом наедине? Пожалуйста.
Джон взглянул на меня, и не спрашивая ничего больше, отправил остальных из палаты в коридор.
Когда все ушли, я присел на кровать Джима.
— Мое имя Марек. Марек Виленски. Я знаю, что такое полеты. Налетался. Сам живу на астероидах. У меня там бизнес, работа, всякие дела.
Джим никак не прокомментировал.
— Джим, хорошо, что ты выжил. Самое страшное уже позади.
Джим прокашлялся и тихо ответил:
— Я больше не смогу летать. Часть органов мне заменили на искусственные.
— Но ты можешь жить. Лучше быть живым на Земле, чем размазанной кровавой кучей в Космосе.
Джим хмыкнул:
— Ну и юмор у тебя Марек Виленски.
Я нерешительно улыбнулся:
— Что есть, то есть.
Мы помолчали.
— Тебе нужно что-нибудь? Принести тебе особенной еды, коммутатор?
— Неси, — сказал Джим.
— Тогда я занесу сегодня. Теперь тебе нескучно будет.
— Я не знаю на кого был похож тот, кто меня касался. Но он имел ореол человека, — сказал Джим резко.
— Что ты имеешь в виду?
— Он слабо светился. У него были руки и ноги. И он заставлял меня… Постоянное эхо в голове. Словно множество голосов в голове. Потом был жар, было очень жарко. Я посмотрел температуру в кабине, но она была 15 градусов, должно было быть достаточно… холодно. Но было жарко, очень жарко. Мою кожу располосовывали. Эти пальцы, щепки. И я чесался. Как жуки под кожей. Они копошились, выползали наружу. Через уши, ноздри. Но больше всего их было в животе, — Джим закашлялся от давящих его слез.