Спросить Фроську о бабке Порошин не решался. Если старуха умерла, вопрос прозвучит бестактно. Если штрундя жива, то на скрывается. И Фроське не надо полностью доверяться, нельзя отключать революционную бдительность. Чекисты сильны не блудливо-либеральной ставкой на презумпцию невиновности, а координатами версий, которые так или иначе выводят на врагов народа. Фроська, разумеется, цветочек, подсолнух. Озорная девчонка, гипнотична в своем юном обаянии, изображает безалаберность. Она все время играет какую-то роль. Влюблена, пожалуй, искренне, по-детски. Не любить ее невозможно. Но ведь ее могут использовать и враги. Предположим, ее дед Иван Меркульев был заслан белогвардейской разведкой в отряд братьев Кашириных! Почему бы и нет? В последнее время выясняется, что многие вредители, враги народа награждены орденом Ленина, Красной Звезды, именным оружием... Дед Фроськи может оказаться не глупцом, который прятал пулемет по аполитичной страсти к оружию. Он может быть и опасным заговорщиком в большой сети контрреволюционных организаций. Не зря Гришка Коровин упоминал, что пулеметы спрятаны у какого-то деда Кузьмы в Зверинке, у старика Яковлева — в Шумихе... А может быть, и сама Фроська — в сети заговорщиков...
Фроська наполнила из графина стакан холодной водой и выплеснула его резко, с обезьяньей ужимкой, в лицо Порошина.
— Ты что, дура, рехнулась? — недоумевал он, утираясь углом больничной простыни, пропечатанной регистрационными штампами.
— Я огнь погасила! — ернически скривилась Фроська.
— Какой огнь?
— Черный!
В дверь палаты стукнули интеллигентно, трижды.
— Наверно, Гейнеман с Трубочистом, — встал с кровати Порошин.
— Входите, господа-товарищи, — оправила подол юбки Фроська.
В палату вошел Трубочист с детской игрушкой-куклой, у которой была оторвана голова.
— Я ухожу! До встречи при луне! — выскользнула за дверь Фроська. Порошин очистил апельсин, разломил его на дольки, бросил небрежно в треснувшее голубое блюдце на тумбе, посмотрел на куклу:
— Что это означает?
— Голову кукле оторвали при обыске...
— Что могло быть в голове куклы?
Трубочист жил в одной квартире с Гейнеманом. Многим было странно видеть, что освободившийся заключенный поселился у начальника колонии. Но ведь и директор завода Завенягин пригрел в своем особняке бывшего зэка Боголюбова. Впрочем, Трубочист не походил на тех, кто побывал в концлагере. Одет он был изысканно, элегантно: голубые полуботинки из крокодиловой кожи, светло-голубой костюм изящного покроя, ослепительно снежная манишка с бабочкой синего цвета — в белую горошину. Изможденное лицо его помолодело, орлиный нос возгорделивился, а седые волосы создавали эффект значительности.
— Ты похож на профессора, Трубочист, — сказал Порошин, чтобы не уточнять, где, когда и при каком обыске отделена голова у куклы.
И очень уж кукла походила на Фроську, неприятно было видеть ее оторванную голову. А Трубочист, будто издевался над Порошиным, как бы накаркивал что-то провидчески, перебрасывая из ладони в ладонь рыжеволосую голову куклы.
— Я и есть профессор, — выдержав паузу, ответил Трубочист.
— Как вдруг так?
— Не вдруг, у себя на родине я преподавал довольно сложный предмет.
— Какой?
— Интегральные функции вероятности в экстраполяции биологических полей.
— На какой родине, дорогой Трубочист, ты преподавал этот предмет?
— На планете Танаит.
— Извини, я запамятовал, что ты считаешь себя Пришельцем из астромира, из космоса, с другой звезды.
— Я не считаю, Аркадий Иванович, а так оно и есть!
— Чем это можно доказать, удостоверить?
— Очень многим.
— Конкретно, Трубочист.
— Я могу перемещаться во времени.
— А другого человека ты можешь взять с собой?
— Могу, но не вас, Аркадий Иванович.
— Так-то мне, Трубочист, любой псих может заявить, будто он прилетел с Альфа-Центавры.
— На планетах Альфа-Центавры нет существа, подобного человеку. И земная атмосфера не подходит для них. Они прилетают к вам в скафандрах. А жители Танаит в биологической модели эквиваленты землянам.
— Значит, танаитяне смертны?
— Не совсем так. Мы можем оставить оболочку, тело и улететь по любой координате: в прошлое, в будущее. При выполнении своей миссии мы возвращаемся на планету Танаит.
— А у нас на земле имеются такие индивиды, которые способны перемещаться во времени? Скажем, взял и перелетел в 1612 год, во времена смуты? Или к Петру Великому — на царский пир!
— Из каждых десяти миллионов одна личность способна на это.
— А в будущее летают?
— Нет, ни один человек на земле никогда не сможет побывать в будущем. Но у вас на земном шаре загадок и чудес больше, чем у нас.
— Что у нас есть загадочное?
— Ваши колдуны и колдуньи.
— Я, милый мой Трубочист, не встречал в жизни ни одного колдуна, ни одной колдуньи.
— Но ваша Фрося — колдунья.
— В лирическом плане — волшебница.
— Она колдунья!
— Твои сказки, Трубочист, наивны. Я материалист. Материя — первична!
— Материя не может быть первичной.
— По-твоему, первичен дух?
— Дух тоже не первичен.
— Ты дуалист? Но до тебя, Трубочист, были Декарт и Кант.
— Ваши великие дуалисты Декарт и Кант были ближе к истине, чем Карл Маркс и Фридрих Энгельс. Ленин — вообще не философ, он — примитивен.
— Ты можешь, Трубочист, доказать мне, что материя не первична? И не философским словоблудием, а одним кратким примером? И четкой пирамидой логики!
— Пожалуйста! Способность атома железа присоединять к себе два или три атома кислорода у вас называется валентностью. И это свойство материи не вторично. Частица и поле единовременны. А поле как возможность соединения — не материя, а запрограммированность. Без этого в мире господствовал бы хаос, не было бы и жизни. Сознание — не вторично, это всего лишь результат запрограммированных соединений.
— С этим можно и согласиться.
— Но при этом рушится постулат о первичности материи.
— Черт с ним!
— Сознание и речь — не высшая ступень бытия. Высшая категория — дух, душа. Сознание является частью духа, его ничтожной долей. А душа — это и ощущение тела, и причастность к вечности, и вера, и энергетический сгусток, способный отделяться от оболочки.
— По-моему, я уже и раньше соглашался с этим...
— Люди часто теряют и губят свои души. Души с вашей планеты похищаются обитателями Черной звезды. Они транспортируют их по своей астротрубе десятками и сотнями тысяч.
— Для чего им нужны наши души?
— Каждая душа состоит примерно из восемнадцати миллиардов бионов. Обитатели Черной звезды не воспроизводят сами эти частицы. И они давно бы погибли, вымерли — без подпитки вашими бионами. Мы, танаитяне, прилетели к вам, чтобы предупредить вас об опасности. Бесы с Черной звезды всесильны только над душами, которые не защищены верой, опалены черным огнем зависти, братоубийства, ненависти, лжи...
Порошин рассмеялся:
— Ха-ха! Не так уж ты и загадочен, Трубочист! Может быть, материя не первична. Ты меня давно в этом убедил. Но человек и не живет этой проблемой. Согласен и в том, что дух выше сознания. Еще раз подтверждаю: вполне можно представить душу энергетическим сгустком, способным отделиться от тела. Но ведь все остальное у тебя — нечто среднее между ахинеей и околонаучной фантастикой. И не так уж безобидно все это звучит. Черный огонь зависти, братоубийства, безбожия разжигают, разумеется, коммунисты. Нет, родной мой Трубочист, не зря тебя пытались уморить в концлагере. Ты изощренный антисоветчик, контра. И напрасно ты рядишься в одежды чудака, фантазера, полупомешанного.
Трубочист съехидничал:
— Вы советуете мне, Аркадий Иванович, явиться в НКВД с повинной?
— Я советую тебе, Трубочист, ни с кем не говорить на эти темы. Тебя ведь схватят и расстреляют. А мне тебя жалко. Есть в тебе что-то интересное, притягательное. И нельзя тебе квартировать у Гейнемана. Мишку за связь с тобой могут замести. Ты уж пожалей моего товарища.