— Здесь будет хорошо, — говорит.
Мы с Колькой собрали под ногами сушняк, развели костер и занялись шашлыком, используя вместо шампуров веточки кустов. Наши девчонки, Ирка и Ева, измученные жарой, скинули с себя одежду и, оставшись в купальниках, уселись прохлаждаться на землю. Третья пара, Колькины знакомые, удалилась в темноту, и оттуда доносились приглушенные вскрики и стоны. Сталкер, неподвижно сидя у костра, тревожно косился в их сторону, но пойти проведать не решался.
Мы сушняка не жалели, и пламя костра сделалось высоким и ярким. Наконец стало видно, что творится вокруг. Метрах в десяти от нас стоял порядком разгепанный танк, поблизости от него — здоровенная пушка, а по другую сторону костра кособочился бронетранспортер, и дальше во мраке угадывалось еще что-то массивное.
Взобравшись на танк, мы с Колькой вдали разглядели несколько огоньков костров. Я закурил сигарету, и тут же к нам подвалил сталкер.
— Слезьте, пожалуйста, — уныло попросил он, — скоро начнется.
— Начнется что именно?
— Не знаю, как точно сказать. Это связано с электричеством. Что-то вроде огней святого Эльма. Слезьте, пожалуйста.
С танка мы видели, что угля в костре для наших нужд уже хватит, и спустились вниз без базара.
Запах шашлыка всех собрал у костра, и от этого даже сталкер малость повеселел. От костра остались одни угли, и мы жевали мясо при их тусклом багровом свечении, а водку из пластиковых стаканчиков пили, можно сказать, на ощупь. Тосты говорили краткие, охоты болтать не было.
ЭТО началось внезапно. Я сразу понял, почему сталкер затруднился с ответом. Описать одним словом то, что мы увидели, было невозможно. ЭТО — и все тут.
Вдруг появился свет, сперва не яркий. Но дело не в том, что не яркий. Я понимаю, так нельзя выражаться, но свет был какой-то светлый. Мы все, как на пружинах, вскочили — сидеть никто не остался. А свет разгорался все ярче, переливался, искрился, становился то голубоватым, то белым. От всех предметов побежали тени, они двигались, плясали, будто источник света куда-то летел, перемещался. Я стал искать его глазом — оказалось, их много. Сперва засветился огонь на конце танковой пушки, потом по контуру башни, по кромкам брони, на любой выступающей фитюльке. Даже мотки колючей проволоки, валявшиеся неподалеку, окутались серебряным сиянием. На конце ствола самоходки разгорелся большой голубой факел, и куда ни глянь, в любом направлении — везде мерцали огни. Иногда они отрывались и плыли по воздуху, а на их прежнем месте тут же возникали новые. Кругом стало светло и весело.
Водка под это дело шла изумительно, и мы с Колькой на нее приналегли. Ветра не было, жара не спадала, и мы тоже сняли с себя большую часть одежды. Даже сталкер, и тот остался в одних шортах. Как только началось ЭТО, он отошел от костра, раскинул в стороны руки и, слегка запрокинув голову, подставил лицо свету от яркого факела на стволе самоходки. Так и простоял около часа, и физиономия у него была счастливая.
Колькины знакомые — парочка — сидели в обнимку и, не обращая на нас внимания, с усердием тискали и облизывали друг друга, успевая, однако, по очереди прихлебывать вино из горла бутылки.
Моя дунька от этого карнавала возбудилась до крайности. Сначала пустилась в пляс, изображая вакханку, а потом схватила меня за руку и потащила прочь от костра. Я далеко не пошел, понимая, что в этом море огня легко заблудиться. Местность однообразная, и все танки, по мне, одинаковы.
Она была усталая и на таком взводе, что разрядилась мгновенно. Получив все, что хотела, тут же попыталась задремать, но я ее силой увел назад. Расстелил ей спальник, и она на нем сразу уснула, разбросав по сторонам руки и ноги.
Но круче всех огненное шоу достало Колькину Еву. Как и Ирка, она не могла усидеть, перебегала с места на место, разглядывала огоньки, издавала невнятные восклицания и приплясывала, и все время бормотала какие-то странные стихи. Впрочем, я поэзию не рассекаю и оценить их не могу. Эта Ева оказалась та еще штучка. Я про нее только и знал, что студентка и поэтесса. Это ясное дело — раз Колька поэт, значит, и девчонка у него поэтесса. Но с его слов выходило, что он просто поэт, а она — гениальная поэтесса. Образы, мол, у нее столь яркие и неожиданные, что глаза на лоб лезут, а воображение — вообще охереть можно. А что матерные слова вставляет, так это особый шарм придает.
С виду она маленькая и тощая, но по-своему соблазнительная, и вся какая-то электрическая. Кажется, тронь ее пальцем — сразу же током дернет. Прыгала она, прыгала, а потом вдруг вцепилась в мою руку и тянет куда-то.
— Ты чего, — говорю, — у тебя свой мужик есть.