«А что, если не делать зарядку, не готовить себе завтрак, а вот так, как Обломов, нежиться в постели и ни о чем не думать? — подумал он. — Есть же на свете люди, которые именно так поступают?»
Пружинисто вскочил, надел тапочки и отправился в большую комнату делать зарядку. Дочь предусмотрительно открыла и там форточку. Сделав зарядку, умывшись и позавтракав, Вадим Федорович, сев за письменный стой, стал заставлять себя думать о продолжении новой главы… Но в голову лезли всякие посторонние мысли: услышал, что в туалете бурчит бачок, бодро вскочил с кресла и отправился исправлять его. По пути в кабинет заметил, что возле дверцы стенного шкафа отстали обои, полез в шкафчик, достал клей «Момент» и приклеил. И снова перед ним наполовину отпечатанный на портативной машинке лист бумаги. Краем глаза заметил, что на бронзовой шкатулке с лежащим в свободной позе охотником на крышке пыль. Сходил на кухню, намочил тряпку и протер шкатулку, а заодно и все остальное, вплоть до книжных полок.
Почему так мучительно работается? Всякий раз нужно делать неимоверные усилия, чтобы дотронуться до клавиш машинки… А вот, кажется, мелькнула интересная мысль! Отпечатав два предложения, снова уперся взглядом в стену. Между двумя книжными полками ему язвительно улыбалась с портрета жена. Вернее, бывшая жена. Еще два месяца назад они числились мужем и женой, а теперь он — холостяк Ирина ушла к тому самому бородатому художнику Илье Федичеву, с которым он ее много лет назад застукал в мастерской, вернувшись из Калинина. Раньше он был чернобородый, а теперь, наверное, сивобородый… Интересно, Федичев написал этот портрет?
Вспомнился до мельчайших подробностей последний разговор с Ириной. Вадим Федорович только что вернулся в отличном настроении из Андреевки, где хорошо поработал. Андрея дома не было, надо сказать, что сын — великий непоседа! Хватается за любую работу, лишь бы не торчать в городе. Впрочем, Андрей знает, чего хочет. Он молод, ему не терпится увидеть дальние города, новых людей — набирается опыта… Оля занималась в его кабинете. Почему-то и она и Андрей в его отсутствие всегда занимались именно тут. Вадим Федорович не упрекал их за это, лишь просил не трогать его папки, записи, не переставлять книги. Дочь проворно вскочила с кресла, повисла у него на шее. От нее пахло приятными духами. Теперь все помешаны на французских духах! В помещении ли, на Невском — везде витает этот сладковатый душистый аромат…
— Папочка, ты еще на пять лет помолодел в своей Андреевке! — весело затрещала она. — Дай бог, чтобы я уродилась в тебя. Долго буду молодая и красивая…
— Куда уж больше! — улыбнулся Вадим Федорович. — Наверное, и так от кавалеров нет отбоя?
— Папа, современные люди не говорят «кавалеры»!
— Современные люди говорят: «хахали», «твой мужик»? По-моему, «кавалер» звучит куда благороднее.
Оля пошла на кухню готовить ужин — Вадим Федорович приехал на машине в восьмом часу, — и он вдруг подумал, что в доме что-то произошло. Оля не умела лгать — в ее глазах глубоко прятались то ли печаль, то ли сожаление, а может, даже жалость к нему, ее отцу. Последнее больнее всего задевало Казакова. Если тебя начинают жалеть, значит, ты слабый человек, а он себя в душе таким никогда не считал…
Пока он с аппетитом ел, дочь рассказывала про Андрея: дескать, вернулся из дальней поездки мужественный, загорелый, побыл в городе неделю, взбаламутил всю свою автотранспортную контору — кого-то там разоблачил в крупных махинациях, всю ночь писал про это в газету, а потом снова укатил с корреспондентом, кажется теперь в Молдавию…