- Но-о, мила-аи! - ласково покрикивал, шевеля вожжами, боец Кутейкин, одетый в зеленую английскую шинель. Концы его ушанки торчали в стороны, будто у насторожившегося щенка. Рот, запрятанный между толстым носом и широким подбородком, всегда был открыт: Кутейкин либо рассказывал что-то, либо напевал.
- Эхма!.. Еще две коняки пристали, - выговорил он и закричал ездовому: - Чего бьешь? Чего лошаденок-то? Лошадь газеты не читает, ей сена дай. Как слезу да тебя отстегаю. Энтропию из души вон!
- А ты не матерись, - буркнул ездовой, однако перестал стегать коней Генерал какой нашелся.
- Уговорил, - сказал Зуев. - Научным термином.
Ты не из профессоров, Кутейкин?
- А-а, - повернул тот голову. - У нас был животновод и по-научному держать скотину выдумал. Корма заготовили мало, а три раза в день коровенок хворостинами секли. Энтропию, по слову животновода, из них выгоняли. Как час битья подходит, все, точно сытые, на веревках рвутся. Очень дивились мужики. Ну а бабы не утерпели: животновода рядном накрыли, в стойло завели, оголили что полагается и хворостиной тем же манером. И такое в ем боевое волнение произошло, что, как пустили, он без передыха шестнадцать верст до города бег.
- Ты еще что-нибудь расскажи, - смеялся Зуев. - Не мерзнете, девушки?
Лейтенант вроде спрашивал обеих, но глядел только на Леночку.
- Я замерзла, - сказала Леночка и соскочила, опираясь на его руку.
Зуев был среднего роста, плечистый и какой-то весь открытий, словно устроенный так, чтобы другие непременно видели насквозь и понимали его широкую натуру, а уж если не поймут, то здесь не его вина. Он казался медлительным, экономным в движениях и старше своих двадцати пяти лет. Роту Зуев принял десять дней назад. И тогда же боец Щукин, ездивший в деревню ковать ротных лошадей, поменял валенки на самогон Все с любопытством ждали, как отнесется к этому новый командир. Бывший в окружениях, награжденный медалью, Щукин с иронией глядел на лейтенанта, только что выпущенного из училища, и как бы спрашивал: "Ну, чем ты меня испугаешь? Очень интересуюсь, чем испугать можно человека, ходившего со смертью в обнимку".
- Дисциплины нет, - сказал ему Зуев. - Плохо.
- А смирные в тылу ценятся, - ехидно ответил Щукин. - У фронтовиков другое. Где что подходящее...
Если вот железо, так не согнешь.
Он вынул из кармана шинели подкову. Зуев усмехнулся, взял подкову обеими руками. На шее лейтенанта вздулись темные петли, а короткий, прямой нос чуть побелел, и подкова начала разгибаться, затем хрупнула, сломалась.
- Дерьмовое железо, - сказал Зуев, отдавая половинки. - Чтобы валенки были!
Где нашел Щукин валенки, осталось тайной, но спустя час он показал их лейтенанту.
- А теперь, - невозмутимо сказал ему Зуев, - отстоишь два наряда. Иначе замерз бы в ботинках на посту.
Как-то сразу все осознали, что явился хозяин и рота находится в его крепких руках. При формировании отчислили художника Родинова, других пожилых бойцов направили в тыл. Марго и Леночка остались, но уже как ротные санитарки, пройдя пятидневные курсы и получив звания младших военфельдшеров. Теперь в петлицах у них было по два треугольника.
Шагая рядом с Зуевым, Леночка поеживалась, терла щеки.
- Вся замерзла. У вас есть табак? - спросила она. - Говорят, курево согревает
- Эх-ха, - сказал Кутейкин. - Травятся дымом люди, а пошто - неведомо.
- Вы, Кутейкин, из староверов? - усмехнулась Леночка.
- Не состою Я кругом беспартийный, - ответил Кутейкин. - И все чего? Как выпью, то зараз другим человеком сделаюсь. А другому тоже выпить хочется.
Компания уже готова... Обратно в себя без порток, извиняйте, возвращался...
- Так закурим, военфельдшер? - смеялся лейтенант.
- Закурим, - решительно кивнула Леночка.
После того как увезли тяжелораненую Наташу, она стала еще серьезнее, почти не улыбалась. Излом бровей обозначился резче, и часто в глазах появлялось странное, мимолетное, необъяснимое выражение. Марго не знала, что такое выражение бывает и у нее - оно присуще фронтовикам, испытавшим близость смерти, знающим краткость бытия.
С удивлением наблюдала Марго, как, взяв обрывок газеты и подражая Зуеву, Леночка деловито скрутила цигарку.
- У кого есть огонь? - спросил Зуев.
И тут же около Леночки вырос Щукин. Из вещевого мешка у него торчала обмотанная портянкой гитара.
Скрывая в ладонях немецкую зажигалку, он дал прикурить.
- Баловство это, - ворчал Кутейкин. - Право слово, баловство. Дочку бы вожжой отстегал.
Леночка закашлялась от махорочного дыма, и на ее глазах выступили слезы.
- Оставь докурить, военфельдшер, - сказал Щукин.
Горбоносый, со смуглым лицом, носивший каску, чуть сдвинув на лоб и завернув края подшлемника, он при всяком удобном случае оказывался рядом с ней.
Между ним и лейтенантом шло незаметное соперничество: он словно бросал Зуеву молчаливый вызов: "Хоть и командир ты, и подковы ломаешь, но в этом деле еще увидим, чей перевес". И Леночка поглядывала на него с явным интересом.
- .. Под Ярцево мы тоже лесом шли. Выходим, а кругом немцы...
С каждым словом изо рта Щукина вырывались сизые клубочки пара, брови его лохматил иней - И что же? - спросил Зуев.
- Полсотни человек осталось на месте. Ротный драпанул зайцем...
Леночка опять раскашлялась и передала цигарку Щукину. Тот сразу долгой затяжкой почти высосал окурок.
- Командирский табачок. Легкий.
Медленно таял ночной сумрак. И вся колонна точно редела, удлинялась. Передние роты выходили из леса на открытое место, где было светлее и легкой наволочью крутилась метель. Темная качающаяся линия пехоты точно рассекала белую завесу.
Вдоль опушки леса горбились брезентовые палатки с нашитыми красными крестами, стояли повозки, на снегу валялись окровавленные бинты.
- Гляди, - приподнялся на облучке Кутейкин. - Санбат вроде?
У дороги несколько санитаров закидывали братскую могилу. Около костра между большими елями грелись легкораненые, какие-то прозрачные в синих тенях зимнего утра. А дальше, на поле, извилистой лентой копошились тысячи людей.
- Вот те и фронт, - вертел головой Кутейкин. - Бабы траншеи роют. И позади роют, и тут. Ну, дела.
Баб-то сколько, поболе, чем войска. И-их!
Навстречу ехала санитарная двуколка, в которой лежали раненые. Один из них приподнял голову. Марлевая повязка закрыла часть лица, на синей щеке бурыми сосульками смерзлась кровь.
- Эй, браток, дела там какие? - спросил Щукин Раненый вяло махнул рукой, как бы ответив этим жестом, что дела плохие и говорить про них совсем лишнее.
Пройдя еще десяток километров, батальоны заняли наспех выкопанные траншеи. Снег еще даже не укрыл бруствер, и комья глины ярко выделялись на фоне ослепительно чистого поля. Бойцы садились как попало, лишь бы дать отдых ногам.
- Ну и позиция! Где маскировка? Разнесут артиллерийским огнем, возмущался Зуев. - Надо самим делать.
Командиры взводов стояли, прикрывая лица воротниками шинелей от резкого ветра. Им не терпелось, как и бойцам, спрыгнуть в траншею, где можно чуть-чуть согреться.
Младший лейтенант Федосов, низкорослый, с кирпично-красными щеками, плоским носом и белесыми, точно затянутыми мутной пленкой глазами, лет сорока и всех тут старше по возрасту, проговорил:
- К Истре, выходит, ненцы рвутся.
- Выходит, - кивнул Зуев. - А мы просидим тут как у бога за пазухой.
- Куда торопиться? - усмехнулся Федосов.
- Старый ты, Коля, - вращая белками глаз, ответил смуглый подвижный командир второго взвода Ханбулатов. - Старые никуда не торопятся... Искать врага надо, бить надо! У нас говорят: война, как любовь: будешь ждать кровь совсем остынет...
Ротный старшина Бурда, неуклюжий, толстый, с фиолетовым носом, подбежал к Зуеву, что-то намереваясь доложить. Лицо его до носа было укрыто заиндевелым шарфом. Он сдернул шарф, приоткрыл рот: