На бешеном галопе подъехали три санитарные двуколки.
- Иде тут раненые? - вращая белками выпученных глаз, крикнул санитар.
- "Иде", - передразнил Щукин. - А кого спрчтал в бороде?
- Иде? - тот испуганно ухватился за бороду. - Тьфу, провались ты!..
- Поди доложись начальству, лапоть, - усмехнулся Щукин, - чтоб тебя вместе с бородой в вошебойку посадили.
Кто-то неуверенно засмеялся, а через секунду хохотали уже все, даже раненые, которые не могли встать на ноги, перемежая смех охами, стонами. Лишь санитар, не понимая, что это запоздалая разрядка дикого напряжения, еще более испуганно вращал глазами: уж не посходили тут все с ума? И Щукин, мрачный, поглядывал то на Леночку, то на Зуева.
- Сейчас будем отправлять раненых, - проговорила Леночка.
- Ой, Ленка, - сказала Марго, - волновалась я за тебя.
Леночка быстро и крепко сжала ей ладонь. Зуев сбросил полушубок, гимнастерку, оголившись до пояса, начал растирать лицо и грудь хрустевшим снегом, довольно кряхтя:
- Ах, черт!.. Хорошо!
Широкая спина его розовела от крепкого мороза, на плечах, будто перекрученные канаты, вздувались мускулы. Пленный, открыв рот, с ужасом глядел на него.
Никто и не слышал свиста мины, она разорвалась поодаль. Бородатый санитар плюхнулся в снег. Марго лишь чуть наклонила голову. А Зуев, как при ударе, выпрямился, медленно начал поворачиваться, на губах его скользнула растерянная улыбка. Он качнулся и рухнул вниз лицом. Марго, Леночка и Щукин бросились к нему. Все тело Зуева дрожало, пальцы скребли снег, а глаза уже были закрыты. Он громко скрипнул зубами, дернулся и утих. Крохотный осколок мины попал ему в висок... Леночка не вскрикнула и не заплакала. Но Марго еще никогда не видела лица, на котором бы так ярко отразились чувства. В глазах ее, в каждой черточке и морщинке застыл страшный, отчаянный крик.
"Вот и кончилось, - до боли прикусив губу, думала Марго. - Кончилась ее короткая и непонятная любовь.
Наверное, всякая любовь другим кажется непонятной".
Мины продолжали рваться кругом - то ли немцы действительно заметили артиллеристов, то ли спешили израсходовать боезапас, чтобы налегке отойти. Упала, забилась в постромках лошадь. Щукин толчком повалил еще стоявшую на коленях Леночку.
- Да ложись... Убьют! - крикнул он. - Чертовы бабы.
Марго вдруг ощутила, как что-то сильно ударило ее по запястью левой руки. Казалось, упал ком земли, но трудно было шевельнуть пальцами. Она притянула руку к глазам: с пальцев на снег часто капала кровь.
И не от боли, а от мысли, что рука изуродована, она жалобно, тихонько застонала...
XVII
Шел густой снег. Белая пелена укутала и Москву и окрестности. В этой непроглядной снеговой мути, точно в перине, затихая, ворочалась обмякшая двухмесячная битва. Раскаты артиллерии коротким гулом сотрясали землю. Фронт был в двадцати километрах от центра города. Ставка наконец приказала выдвинуть четыре резервные армии, скрытые до этого в лесах, и нанести удары по флангам группировки Бока.
Третьего декабря все роты запасного полка, где находился Волков, отправили на фронт для пополнения измотанной боями дивизии Желудева. Комзев шагал рядом с Волковым, то и дело отирая перчаткой лицо.
- Ну и погодка. Хреновина какая-то... Ну и метет.
Этак линию фронта пройдешь. Ясненькое дело! Что, Локтев, неплохо бы еще месяц в запасе отсидеть?
- Пшено надоело, - сказал Волкев. - Каждый день был пшенный суп. Теперь до конца жизни глядеть на пшено не смогу.
- А кто знает, где конец жизни будет? Может, завтра свинцом отобедаем... Второй Иван больше уважает пшенку. Да, Гусев?
- Ежели с маслом, - отозвался Шор. - Так чего?
- Тарелку пшенки да вагон масла, - рассмеялся Комзев. - Умный Иван. Сейчас бы еще тебя в Малаховку пустить, к зазнобе.
- Уж там бы и спиртику поднесли, - вздохнул Шор.
Он чуть нагибался и двигался, словно ввинчивая тело в метель. А лицо его было хмурым.
Целый месяц находились они в запасном полку.
Сержанта Локтева часто назначали дневальным по штабу. И пока Шор, а для всех рядовой Гусев, ходил в учебные атаки, стрелял по мишеням, худощавый человек в солдатской форме занимался с Локтевым немецким языком, рассказывал о структуре немецкой армии, о методах немецкой контрразведки. Все надо было запомнить, не перепутать, ибо любая пустяковая ошибка могла стать последней. Волков скоро догадался, что этот человек сам немец, хотя назвался Черновым. На запястьях, его были следы наручников, а колено левой ноги плохо гнулось.
Иногда Комзев назначал дневалить Шора. Тогда Чернов не появлялся. Шор нервничал. В сводках теперь указывались одни и те же деревни, которые переходили из рук в руки. Можно было догадаться, что наступательный порыв армий фон Бока иссякает, но мало сил осталось и у защитников города. Волков думал теперь, что их рота или несколько рот для фронта, где сражаются миллионы, как щепотка песка, брошенная на плотину, дрожащую от напора. А метель уныло завывала над полями.
Неожиданно потянуло дымом, справа вычернились избы. Комзев остановился.
- А ну, Локтев, - сказал он Волкову. - Узнай, какая деревня.
- Есть! - отозвался Волков.
Это было маленькое придорожное село: несколько домиков с хлевами, овинами, занесенными по крыши снегом. У крайней избы приткнулась санитарная двуколка. Бородатый солдат надевал лошадям на головы торбы с овсом.
- Эй, дядя! - окликнул его Волков. - Какое это село?
- Да хто его знает... Но, чертяка! - выругал солдат лошадь, которая мотнула головой. - Здеся санбат наш.
Уразумел? - И кивнул на приоткрытую дверь сарая: - Там вон легкораненые. Может, они знают.
Волков направился туда. Посредине сарая горел костер, освещая лица, шинели сгрудившихся вокруг него бойцов. Хрипло звучали голоса:
- Не увезут сегодня в госпиталь. Метель заиграла дороги.
- По хатам разведут. Эх, братцы, давно я на печи не спал...
- Ас чего это? - проговорил танкист, у которого руки были замотаны марлей. - Когда мужик замерзнет, он передом к огню встает, баба ж обратную сторону греет. С чего?
- Это у кого где огня не хватает! - ответил насмешливый девичий голос.
Волков застыл на месте. Он увидел Машу Галицыну, только не хотел поверить, что боец в испачканной гарью телогрейке с подвешенной на бинте левой рукой, стоящий к нему боком, и есть она.
- Ловко отбрила! - засмеялись другие раненые.
Очевидно, странное выражение появилось на лице Волкова, и кто-то спросил:
- Ты чего, друг, молчишь? Контуженный, что ли?
И она тоже повернула голову.
- Сережка! - Глаза ее под солдатской шапкой, надвинутой к бровям, вдруг потемнели. - Ты... ранен?
- Да нет, - сказал Волков. - Идем на фронт.
Почему-то на миг у него сдавило дыхание. Еще мальчишкой, когда ощутил таинственную власть ее над своими чувствами, он заставлял себя искать в ней то, что могло бы оттолкнуть его от этой взбалмошной девчонки. И с этой меркой привык думать о ней, а теперь словно утратил дар речи. Он смотрел на ее руку, где бинт пропитался кровью, на телогрейку, прорванную у локтя пулей.
- Какая это деревня? - спросил он.
- Макаровкой называется, - ответили ему.
- Лобня далеко?
- Еще три километра.
- Сережка, - проговорила Марго, как бы удивляясь тому, что его сейчас интересует название деревни.
- Рота идет. Мне догонять надо, - почему-то сказал Волков.
Они вышли из сарая. А там прозвучал хрипловатый голос бойца:
- Суровый, видать, мужик. Она-то как потянулась.
И говоришь, задом к огню? Эх, дурень! Мозги куриные.
В затишье снег падал крупными хлопьями. Но у дороги продолжалась белая круговерть, и темное пятно роты исчезло.
Она видела, что на нем солдатский полушубок, нет знаков различия, и ни о чем не спрашивала.
- Как ты? - спросил Волков. - Как живешь?
- Немного трудно, Сережка, - доверчиво улыбнулась она. - Иногда страшно.