- Кто такой, спрашиваю?
- Мобилизованный я. Других пустили, а меня сюды.
У меня ж хозяйство: корова тельная, огород. А меня сюды.
- Расхныкался, вояка!
Кузькин тихо подвинулся к нему.
- Некоторые прорвались, - зашептал он. - А мы вот... Зачем не сменил там форму?
- Думал, будет как трусость.
Кузькин нашупал руку лейтенанта и крепко пожал.
Они долго еще шептались, потом сидели молча. Лунный свет в решетке оконца померк. И Волков, привалившись к холодной стене, задремал. Сквозь дрему он различал, как подъезжали грузовики, слышал команды, топот сапог. Его заставил очнуться громкий лязг засова.
Яркий луч осветил его, потом Кузькина.
- Los, los! - закричал солдат.
Их вывели на темный двор. Предутренний холодок остужал разогретые сном щеки. Начинался дождь. Капли тяжело ударялись о вытоптанную землю. Грузовик, накрытый брезентом, стоял во дворе. Около замерли три солдата в касках, с автоматами. Молодой офицер с погонами лейтенанта и надменным, худощавым лицом, в блестевших лаком сапогах и коротком мундирчике что-то скомандовал. Волкова отвели к грузовику, заставили подняться в кузов, следом забрались два автоматчика.
Офицер по-русски говорил Кузькину:
- А ты будешь... работай. Дрова. Кухня!
- Это я могу, - отвечал Кузькин. - Пажить невеликая... Мне б вот коровенку. За коровенку я что хошь.
- Хорошо работай, будет хорошая награда, - брезгливым тоном сказал офицер, затем что-то крикнул понемецки, и грузовик тронулся.
Волков сам себе задавал нелепый вопрос: "О чем думают перед расстрелом?" У него мелькали обрывки воспоминаний детства. Он представлял, как его ведут к вырытой могиле, и говорил себе: "Если будет страшно, черта с два они это увидят". И была мысль, что не должен умереть столь просто...
Солдаты равнодушно переговаривались. Волков уловил слово "Nebel" [Туман (нем.).] и понял, что говорят о погоде. Один из солдат протянул Волкову сигарету:
- Willst du rauchen, Iwan? [Закуришь, иван? (нем.)]
А в это время майор Ганзен диктовал шифровальщику радиограмму в Берлин для адмирала Канариса.
Он сообщал, что операция под кодовым названием "Шутка" началась.
XIX
Захваченный десантниками гауптман Эрих Кюн был офицером разведки 6-й армии. В полевой- сумке была карта, испещренная стрелами, условными значками, несколько писем, фотографии.
Андрей рассматривал фотографии: молодая красивая женщина склонила голову к плечу Кюна, и внизу надпись по-немецки: "Ты всегда со мной, потому что я люблю тебя!" На другой: Кюн играл в мяч с очень похожей на него белокурой маленькой девочкой.
Как-то даже и не верилось, что этот немец с умными светлыми глазами, с располагающе приятным лицом - опасный враг. Странным казалось Андрею и его хладнокровие.
На болотном островке гнездилась чахлая рощица, под ветром играл камыш. Двухфюзеляжный самолет, нудно завывая, плыл в небе.
Лютиков открыл трофейный чемодан.
- Это да! Европа, - говорил он, вытаскивая бутылки с полуголыми танцовщицами на ярких этикетках, французские консервы, банки голландских трюфелей. - Что называется, культура... Умеют жрать!
С тех пор как десантники захватили гауптмана, увели его в лес, а потом на болото, он не проронил ни слова.
И теперь молча сидел на земле. Андрей по-немецки спросил у него, кто был второй офицер.
- Можете говорить по-русски, - усмехнулся Кюн. - Это был инспектор абвера. Сегодня прилетел из Берлина.
- Зачем? - быстро спросил Андрей. - И зачем тут накапливаются войска?
- О лейтенант, - Кюн помолчал, щуря глаза. - Вам я могу говорить. Стратегическое направление. Танки пойдут к Волге и на Кавказ.
Власюк, пояснявший Ольге, как стрелять из немецкого автомата, качнул головой:
- Далеко собрались. А?
- Ну, это бабушка надвое гадала, - отозвался Лютиков.
- Бабушка? - спросил Кюн, морща высокий лоб.
- Русская поговорка, - сказал Андрей.
- Есть другая русская поговорка. Как это? Чудакам везет. Сегодня вам помогала неопытность. Но теперь...
- Что теперь?
- Разведчик, если его открыли, должен уйти, затаиться. Вы искали окруженную дивизию. Так? А дивизии нет. Вас бросили на парашютах совсем недалеко. Девять человек.
- Значит, и вы там были? - спросил Андрей.
- О, нет! - пожал плечами Кюн. - В германской армии хорошо работает связь. Наши солдаты уже прочесывают леса кругом. Мы думали, что вы ушли. Это и есть маленькая ошибка. Всегда, угадывая действия иных людей, находишь то, что сделал бы сам. Но теперь ошибку поправят. Рассуждайте трезво, лейтенант. Моя жизнь стоит четырех ваших...
- Ах, вот что... - догадался Андрей. - Предлагаете нам сдаться?
- Борьба, в которой утеряны шансы, есть глупое самоубийство. Кругом наши войска. Вы можете только умереть от голода на этом болоте, заговорил он мягким, вкрадчивым тоном, будто и на самом деле желал добра чудакам русским, не понимающим собственной глупости. - Это так, лейтенант. И Россия проиграла войну еще до того, как начались бои. У вас нет полководцев и хороших командиров. Они были, но... Я могу вам открыть большую тайну...
- Да брешет, - сказал Лютиков.
"Врет, - думал Андрей. - Боится, что убьем его, и создает видимость, что много знает".
Чуть наклонив голову, Кюн смотрел на шмеля, запутавшегося в паутине между травинками. Шмель жужжал, рвался, но тонкие липкие нити опутывали его плотнее.
- Чепуха, Кюн, - проговорил Андрей.
- Время рыцарских турниров давно прошло. Сейчас победы завоевывают ум, хитрость. Войска без хороших командиров - точно большое стадо. Нужно лишь расчленить его... Шесть-семь недель... Конечно, жестоко, но что делать. Это борьба!
Ольга подобрала лежавшую фотографию, уголком ее толкнула шмеля. Рванувшись из липких пут, шмель под косым углом стремительно взмыл к небу. Кюн быстрым, скользящим взглядом окинул радистку, и, должно быть, лишь теперь поняв, что это не солдат, а женщина, он горлом издал булькающий, тихий звук, не то удивляясь, не то переводя дыхание. На миг спокойно застывшее лицо его стало растерянным, и затем, будто опомнившись, встретив колючий, холодный взгляд радистки, он снисходительно, натянуто улыбнулся.
- Чего шары вылупил? - сказал, приподнимаясь, Лютиков. - Эх монстра... Гляди, я ревнивый...
- За что вы боретесь, Кюн? - спросил Андрей. - Именно вы...
- О... Когда-то я изучал философию и славянские языки. В истории много парадоксов, много крови. Стремление любого народа редко соответствует желаниям других. И любая идея, принятая одним народом, воспринимается другими уже не так. История - это смена одних империй новыми, более молодыми. Остальное все лишь - утопия. Для этого надо вначале изменить природу людей. У нас же реальная цель: силой подтолкнуть ход истории. Мы создадим новый порядок, в котором не будет войн, и новый тип человека, свободного от наслоившихся за тысячелетия заблуждений...
- Разговорчивый малый, - произнес Лютиков. - Кокнуть бы его для ясности.
Власюк поднялся, держа в руке автомат и как бы спрашивая взглядом Андрея: "Что ж терять время?"
Но и сейчас в лице Кюна не дрогнул ни один мускул, едва заметно лишь покривились губы.
"Нет, он не трус, - думал Андрей. - И убежден в своей правоте. Наверное, человек способен оправдать любую жестокость, когда убежден, что делается это во имя будущего. А нужна ли будущему жестокость? Не тут ли самое большое заблуждение?"
- Что же, лейтенант? - проговорил Власюк.
- Если попробовать идти через болото, - не сразу ответил Андрей. - Если попробовать?
- Факт, - обрадовался Лютиков. - И мешок тащить будет. В гости, что ли, явился?.. Кто не работает, тот не ест.
Андрей встал и так, чтобы не слышал Кюн, пояснил хмурившемуся Власюку:
- Он много знает. И карта... Без него трудно разобрать...
- Как тебя, - говорил уже пленному Лютиков, - Эрик?.. Юрка, значит. Давай собирайся, турист.