"Взорвался бензовоз!" - подумал он и выпустил длинную очередь в ближайшую цистерну.
Еще один яркий факел с грохотом поднялся в небо.
От него отделился клубок огня, и воющий, страшный крик заглушил на миг треск автоматов. Запахло горелым мясом.
Этот запах комком слюны остановился в горле Андрея, и он никак не мог его проглотить. А среди грохота, треска хохотал Шаляпин.
На фоне зарева мелькнула фигура комдива, без шинели, с винтовкой в руках. Он точно вышел из пламени.
Андрей увидел и Лютикова, который волоком тащил сержанта.
- Бронетранспортер! - крикнул Голиков, указывая на пятнистую машину. Взять бронетранспортер... За мной!
Его тут же обогнал старшина.
Из бронетранспортера хлестнула пулеметная очередь, и старшина, не добежав, упал. Но кто-то уже вскочил на борт с другой стороны. Взорвалась третья цистерна. Огонь лизал деревья, рекой плыл на снарядные ящики. Было светло как днем. И черными бабочками летали хлопья сажи.
- Дело сделано... Красиво, лейтенант! - проговорил Голиков. - Раненых в машину. Быстро!
- Убило старшину, - доложил кривоносый боец, - и Пилипенко.
- Всех, всех! - командовал генерал. - Никого не оставлять!
Сейчас он был иным: властным, нетерпеливым, голос звенел металлом, изуродованная щека, освещенная пламенем, подергивалась.
- Быстрее, Лютиков, радистку и пленного сюда! - крикнул Андрей, наклоняясь к лежавшему Власюку.
Руками Власюк стиснул низ живота, сквозь пальцы сочилась кровь.
- Снаряды могут рвануть... Уходите, - хрипел сержант.
- Ну-ка давай, - расстилая немецкую шинель, говорил кривоносый боец. Так сподручней.
На шинели Власюка подтащили к бронетранспортеру. Голиков уже сел в кабину.
Ревя мотором, бронетранспортер дернулся назад.
Генерал торопливо, со скрежетом передвинул рычаг, и бронетранспортер медленно покатился вперед. Запыхавшегося Лютикова, связанного Кюна и Ольгу втащили уже на ходу.
- Лейтенант, к пулемету! - приказал Голиков.
Ветки шарпали по броне, что-то хрустнуло под гусеницами. Тяжелая машина, раскачиваясь, сминая горевшую траву, выехала на дорогу.
Лютиков и кривоносый боец торопливо перевязывали Власюка, обнажив его матово-бледный, залитый кровью живот. Ольга ладонями гладила его щеки.
Андрею показалось, что в этот момент у них совершенно одинаковые глаза, точно боль Власюка испытывала и она.
- Теперь в госпиталь прямым ходом, сержант, - уверял его Лютиков. Заштопают, и будешь, как новенький... как амур.
Кюн сипел, пытаясь что-то говорить с кляпом во рту. Убитый немецкий солдат лежал около него. Рядом оказалось и тело старшины. И когда бронетранспортер подкидывало, мертвые будто сдвигались теснее.
Лес кончился. Комдив убавил скорость, объезжая глубокие воронки. Поодаль чернели какие-то неподвижные глыбы.
- Танки наши, - проговорил боец с опухшим лицом. - Бомбили прямо на марше. А некоторые в болото свернуть пытались. Вчера еще мы разглядели.
В этот момент небо точно раскололось, громадный вихрь огня поднялся из леса. Голиков остановил бронетранспортер, не заглушая мотора.
- А получилось, лейтенант, - сказал он, вставая и оглядываясь на зарево. - Бронетранспортер не сразу искать догадаются. Обломков там будет много. Красиво получилось!
Генерал зажег карманный фонарик, и луч, скользнув по лицам бойцов, упал на Власюка.
- Что сержант? Трудно? Вот и мне под Барселоной осколком живот распороло. Знаю, как это.
Луч фонарика осветил убитого немецкого солдата.
- А этого не выбросили?
- да второпях, - ответил кривоносый боец.
Солдату пуля угодила в рот, на остекленевших глазах еще не высохли слезы. От вида этих слез мертвеца Андрею почему-то стало не по себе.
- Мальчик, - сказал генерал. - Лет восемнадцать ему, не больше. Как знать, мог стать Гумбольдтом, или Бахом, или просто хорошим человеком. Но его послали убивать.
Комдив опять сел за руль, включил подфарники, осветившие узкую полоску кочковатой дороги.
- Лейтенант, - позвал он. И когда Андрей наклонился, тихо заговорил: Радистка... Ну, как бы это...
Слова найдите хорошие. Женщины все чувствуют сильнее. Им всегда от жизни красивого хочется... Пожалуйста...
"Странный человек, - подумал Андрей. - Он ведь, не колеблясь, посылал на смерть тысячи людей... И вот что... Будто в нем не одна, а две или три разные натуры".
- Генерал наш... - тихо сказал Андрею кривоносый боец. - Он и в штыковую с нами ходил. А жену его убило. "Мессера", как собаки, гонялись. Вот "мессер" и убил.
Лязгая гусеницами, бронетранспортер катился на восток.
XXII
В черное небо голубоватыми шаткими столбами уткнулись лучи прожекторов. Иногда серебристо отсвечивали неуклюже толстые аэростаты заграждений, будто корабли пришельцев из далеких миров.
Обхватив ноги руками, Марго сидела на крыше дома.
Затемненный город с высоты напоминал темное скопище утесов, через которое лилась блекло-серая река.
- Станут бомбить или нет? - проговорила Наташа.
- А сводка опять плохая, - сказала Леночка. - Немцы за Минском.
- Ой, девчонки, что расскажу! - Наташа понизила голос. - К соседу тетка из Минска вернулась. Пешком уходили. Вдруг немец едет на мотоцикле с пулеметом.
Остановился рядом, такой молодой, даже симпатичный, и говорит: "Битте". Она как закричит. Тот говорит:
"Mein Gott" и укатил. Потом снова наша армия отогнала их.
- Старая? - поинтересовалась Марго.
- Кто?
- Тетка.
- Над всеми смеешься, - обиделась Наташа. - Что бы сама делала?
- Я бы захватила его в плен, - Марго сбросила туфлю и вытянула ногу, шевеля маленькой, узкой, розовеющей в темноте ступней.
- ТЫ просто невозможная, - вздохнула Наташа. - Что еще будет?
- В Большом театре скоро концерт, фрагменты из "Лебединого озера", проговорила Марго.
- "Лебединое озеро" ты раз десять смотрела, - заметила Леночка.
- Чудачка!.. Лепешинская танцует. И Костя обещал достать билеты.
- у тебя много поклонников, - сказала Наташа. - Я этого не понимаю. Имела бы одного.
- д что другим делать? - засмеялась Марго.
- Тебе Костя все же нравится? - тихо спросила Леночка.
- Почему "все же"?
- Потому, что любишь другого.
- Вот новость.
- Только не ври, - сказала Леночка. - Я заметила.
С Андреем вместе был... Это по-настоящему?
Они теснее придвинулись друг к другу, и начался тот разговор, который никогда не ведется при мужчинах сколь бы доверительно, хорошо ни относились к ним И потому, что эти разговоры бывают неизвестны сильному полу, многие поступки женщин остаются загадочными, совершенно непонятными.
- И он догадывался? - спрашивала Наташа. - Он знает?
- Мы всегда ссорились. Только начнем говорить, и поссоримся, - шепотом отвечала Марго. - Как будто язык сам гадости плетет. Он ведь некрасивый. Правда?
Ну что в нем? И я не знаю что. А всегда думаю... Если этому подчиниться, то ни капельки моей гордости не останется. Наверное, потому и зло берет.
Она легла на спину, глядя в исчерканное лучами прожекторов небо. Волосы ее рассыпались по жести крыши и вся она, точно испытывая какое-то облегчение неожиданное, удивительное после рассказанного, не могла и не хотела разрушать это чувство.
- Я бы не ждала, - строго проговорила Леночка. - Вот если полюблю, то ждать не буду.
- А гордость? - спросила Наташа.
- Гордость совсем не в этом. Кто-то выдумал, будто девушке стыдно первой рассказать.
- И затем он тебе скажет: "Характерами, дорогая, не сошлись", рассудительно вставила Наташа.
- Пусть... Но я люблю! А он, значит, глупый. При чем тут характеры?
- Ни при чем, естественно.
- Любовь красивая у всех, - сказала Леночка, но тут же, догадавшись, что имела в виду Наташа, сердито прибавила: - А ты, Наташка, вульгарный реалист. И от этого любовь не зависит.
- Мы так думаем, а они совсем иначе, - вздохнула Наташа. - Я еще в деревне жила, и бабка Авдотья, девяносто лет уже ей, созовет девок: "Ой, подружии, чего слыхала, будто Кольке-трактористу медаль вышла". "Перепутала ты, старая, - кричат ей, - медаль быку племенному с выставки дали, а Кольку на собрание потянем, уже соседку обрюхатил, жениться суля, и к другим подбирается". - "Ой, подружии, спутала, как не спутать, кому тут медаль, а кого на собранию.