- О!.. Чуешь, лейтенант? - сказал Копылов. - Ползут где-то.
И Андрей вдруг услышал гул, скорее, ощутил этот гул, как бы рождавшийся из-под земли.
- Ольга, вы успеете к роще добежать, - сказал он. - Танки идут...
- Нет, я с вами! - быстро проговорила она.
- Отсидимся! - поддержал ее матрос. - Что дрей фишь, лейтенант?
XXVI
Тугими ударами громыхнули за кукурузным полем орудия, и бугор накрылся шапкой дыма. Лужу на дне воронки зарябило, как от сильного ветра.
- Держись за флот, сероглазка! - весело крикнул матрос. - На...
Близкий разрыв толкнул Андрея, он почувствовал, как уперлось ему в бок колено Ольги. Земля вздыбилась, рухнула сверху. Он хотел шевельнуться и не мог, земля лезла в рот, уши. Мысль, что они погребены заживо, что тут их могила, вызвала короткую болезненную судорогу тела. В долю секунды он представил, как начнется удушье и земля наверху лишь чуть шевельнется, вторя конвульсиям. Такого отчаяния, заглушившего все иные чувства и мысли, он никогда не переживал. Страшным усилием, едва не ломая суставы рук, Андрей приподнялся, сбросил давящую тяжесть.
Матрос уже стоял на четвереньках, кашляя и выплевывая песок. Лютиков бешено мотал головой. Снаряд упал почти рядом, образовав новую воронку, и желтый дым еще клубился рваным туманом.
- Ка-ак испугалась, - проговорила Ольга, жадно хватая ртом воздух. На ее нижней мокрой и припухлой губе красными пятнышками выделялись следы зубов.
- Это что, - сказал матрос. - Полутонная бы всех схоронила. А это семечки.
- Тебе мало? - выкрикнул хрипло Лютиков, дергая головой. - Так на...
Матрос ловко увернулся от кулака Лютикова и тут же повалил его, насел сверху, заламывая руки.
- Ты... ты.. - хрипел с натугой Лютиков.
- Отставить! - крикнул Андрей. - Вы что?
Матрос выпустил Лютикова, отскочил в сторону.
- Ну, дурак! - бормотал он. - Контуженный, что ли? Мою красивую физиономию испортить хотел.
Лютиков тяжело, со свистом дышал, и под гимнастеркой на спине вздрагивали костлявые лопатки.
Опавшая земля присыпала лужу на дне воронки и убитого немца. Пулемет чуть накренился, матрос начал ровнее устанавливать его. К дороге от рощи бежал полковник Хованский. Заметив пулемет и голову Андрея, он свернул, подбежал к ним и присел.
- Устроились? - осторожно снимая пенсне, проговорил Хованский. - Ваше дело, лейтенант, задержать автоматчиков. Танки артиллеристам предоставьте.
Нацепив пенсне, Хованский заметил Ольгу.
- Гм!.. Вы-то, барышня, как тут? Уходите! Тут жарко будет! Ясно, лейтенант?
И, строго глянув на Андрея, он вскочил, побежал дальше.
- Куда уходить? - сказал матрос. - Там еще жарче. Ясно ведь...
С другой стороны урочища залпами били самоходки. Роща оплывала густым дымом. А бугор точно вымер. Лишь одинокая фигура полковника Хованского мелькала в завалах.
Гул надвигался. Танки шли через кукурузное поле, и различимо уже покачивались стволы их пушек.
- Два... Пять... Девять, - считал матрос. - И все размалеванные. Зришь, лейтенант?
На каждой башне танка виднелся четкий силуэт древней изогнутой ладьи. Эти ладьи точно плыли сами по себе, распустив белые паруса в жестких волнах кукурузы. Ольга, закусив губу, тоже смотрела на них.
Пушка катившегося впереди танка плеснула лоскутом огня. Снаряд разорвался на холме, и, будто по этому сигналу, в урочище застучали автоматы.
Взглянув на Ольгу, Андрей улыбнулся, стараясь подбодрить ее.
"А уходить теперь действительно некуда, - подумал он. - Куда здесь можно уйти? И письмо матери я не успел написать".
После того что видел он за этот день, возможная собственная гибель представлялась чем-то заурядным, и мысль о ней вызывала лишь удивительную ясность сознания. Как будто перешагнул рубеж страха, того естественного страха, который присущ всякому здоровому человеку и требует внутренних усилий для борьбы с ним.
- Дай-ка я, - сказал он матросу, берясь за теплые рукоятки пулемета.
В узкой прорези щитка голубел клочок неба, зеленел массив кукурузы с плывущими над ней ладьями викингов и жерлами орудий танков. И все это казалось нереальным, не имеющим отношения к его судьбе и судьбе Ольги. Андрей неожиданно вспомнил, какой была Ольга необычайно красивой той ночью, у заросшей кустами речушки - память неведомым способом выявила, донесла то, чего он словно и не видел тогда: и дрожание ее ресниц, и стиснутые на мгновение пальцы, и тихий вздох... Эти отысканные в глубине памяти штрихи, как последний мазок кисти художника, поразили его догадкой: "Я же люблю ее... Да... И она... Да что это я?..
Зачем это сейчас?. По логике войны надо убивать, пока не убьют нас, будто не он сам, иной человек размышлял тут. - А в чем логика жизни? Быть может, в красоте? Почему же разум людей, наделенный способностью понимать красоту, как мог понимать ее и художник, рисовавший на башнях около стволов пушек эти ладьи, устремленные в неведомое, обладает такой двойственностью?"
И каким-то вторым планом до предела напряженного сознания Андрей точно заново постигал давно знакомую, простую истину, что всякий страх затемняет разум. Но эта истина сейчас обрела другое, непомерно емкое значение: страх можно внушить и целому народу, а уж тогда найдутся оправдания любой жестокости.
"Толстые научные исследования, где анализируются экономика, политика, хотя и объясняют причины войн, но мало рассказывают о самих людях. Почему одни убивают других и гибнут сами, не находя иного выхода?
А потому, что унаследованное человеком от своих далеких предков и затаившееся где-то среди миллиардов клеток мозга нельзя исследовать, проанализировать, как экономику и речи политиков. Да и сами ученые имеют такие же клетки мозга, с такими же унаследованным~и от диких предков инстинктами..."
И война приобрела для него уже значение частички битвы, начавшейся очень давно, с появлением разума, и не прекращающейся ни на минуту. Сколько тысячелетий ушло, а обратный процесс совершается быстро.
И тогда все достигнутое разумом обращается против.
А теперь ему надо выполнить долг...
Андрей повернулся к Ольге и кивнул ободряюще, как бы желая сказать: "Все будет хорошо". Она ему ответила улыбкой, но грустной, сразу пропавшей.
Взревев моторами, танки выкатились из кукурузы, оставляя широкие, размятые просеки. За каждой машиной рысцой бежало несколько автоматчиков.
- Вот они! - сдавленным голосом произнес матрос. - Вон бегут... Зришь, лейтенант?
В прорези щитка уже качался борт танка, затем мелькнул немец с поднятой рукой, очевидно унтерофицер, торопивший солдат. Подождав, когда дорога запестрела фигурками этих солдат, Андрей надавил гашетку. Солдаты падали, бежали обратно, ища укрытия, и, сделав два-три шага, валились, как травинки, сбитые хлыстом.
"Так... так... так... - билось под стук пулемета в голове Андрея. Так".
Унтер-офицер, присев, рукой указал на пулемет и тут же повалился.
- Левее, левее! - кричал матрос. - В кукурузу бегут. А-а... Легли, собаки!
С бугра залпом ударили пушки, и разом окутались дымом выстрелов танки. Гибкие длинные трассы летели от них к вершине бугра...
Чвик! Чвичк!
Очередь пуль вспылила землю рядом с Андреем.
Матрос юзом сполз ниже, рот его перекосился.
- Окружают, лейтенант!
Человек пятнадцать немцев бежали от лощины, стреляя на ходу. Затрясся автомат в руках Лютикова, веером сыпались гильзы. Выстрелила из пистолета Ольга. Юбка у нее сбилась, и выше чулка матово круглилась полоска нежной белой кожи. Андрея удивила тоска, стывшая в ее расширенных зрачках, как удивляла и суетливая нервозность матроса. Он воспринимал бой теперь с каким-то жестоким спокойствием.