- Да, да... Не смею задерживать, молодые люди В подземелье было сухо. Закопченные тысячами
свечей, осыпавшиеся кое-где стены узкой пещеры хранили могильную тишину.
- Что же, профессор давно свечками торгует? - спросил Волков.
- Знаешь его? - отозвался парень, чиркая спичкой.
- Встречались.
- Мудрый человек. У нас в Каракумах дыня есть, и туршек есть: на глаз не отличишь. Дыню откусишь - вкусно, туршек откусишь - целый день плюешь. Совсем как и люди, - проговорил тот. - Меня Ахметом называй.
Заслоняя ладонью пламя свечи, он двинулся вперед.
Местами приходилось нагибать голову, чтобы не удариться о свод. У поворота, в нише, над маленькой ракой светилась лампадка.
- Вот, - сказал Ахмет, пальцами загасив свечу. - Нестор.
Что-то темнело в раке, напоминая куклу, обтянутую пергаментом.
- Это и есть Нестор? - удивился Волков.
- Точно.
- А где Ковальский?
- Будет Ковальский. Ждать надо.
Слова тут звучали глухо, неразборчиво, как бы утопая в рыхлом песчанике. Из густого мрака пещеры вынырнул Ковальский. При тусклом свете лампады он казался очень старым, осунувшимся. Длинные тени залегли в морщинах.
- Посторожи нас, Ахмет, - бросил он. - У-у. Задохнулся.
Ахмет молча отступил в темноту.
- Что случилось, Волков? Рассказывайте быстро Волков передал ему ночной разговор с Мюллером - Значит, и о Москве упоминал? - спросил Ковальский. А беседовали с глазу на глаз?
- Да.
- Осторожно действуют. Видно, решили забросить, - Ковальский немного помолчал. - До заброски упрячут, и встретиться будет нельзя. Что ж... Где бы ни оказались, пошлите домой, в Москву, любую телеграмму И затем, по возможности, прогуливайтесь около той почты.
- Так просто? - удивился Волков. Его представления о разведке складывались главным образом из прочитанных книг с захватывающими сюжетами, бесконечными погонями, стрельбой. А здесь все было не так И невзрачный Ковальский с его одышкой, заунывным голосом никак не походил на книжных разведчиков.
- Чем проще, тем лучше, - сказал Ковальский.
- Я тут еще одного знакомого встретил.
- Где?
- Около пещеры.
- А-а, - улыбнулся Ковальский. - Беда с ним. Пропадет же с голода, вот и усадил торговать свечками.
Неугомонный старик, однако. Лекции монахам читает.
Кстати, вы слыхали о золотом руне?
- Легенда, - ответил Волков.
- Это баранья шкура, на которой промывали руду.
Тяжелый металл оставался в шерсти. Потом шкуру сжигали - и золотой слиток готов. А место добычи профессор установил по легендам. Радиограмму, конечно, не поймут. Но ты сообщи. Золото ох как нужно.
- И больше ничего? - спросил Волков, думая, уж не подсмеивается ли над ним Ковальский.
Ковальский посмотрел на его лицо и вздохнул.
- Да... Чертовщина, разумеется. Сидя тут, еще золото на Кавказе отыскивать? Выговор мне дадут. Но кто знает? Я на бумажке записал координаты. А бумажку сожгите, как руно. И еще приказ: любые требования немцев аккуратно выполнять. Такая уж наша работа.
X
Прорвав фронт у дальних подступов к Москве, немецкие танковые корпуса с боями продвигались вперед.
Уже дрались в плотном кольце четыре наши армии под Вязьмой, а другие откатывались на Можайскую линию.
Невзоров теперь все чаще переставлял флажки, и они были на карте в нескольких сантиметрах от города.
Тяжелая обстановка складывалась повсюду. Механизированные дивизии немцев прорвались к Волхову, захватывали Донбасс, их танки катились к Дону.
Беспрерывные воздушные тревоги мешали работать, и генштаб перебрался в метро. За фанерной отгородкой стучали аппараты Бодо. Маршал Шапошников ночами теперь все чаще просил дать кислородную подушку: мозг еще выдерживал бешеное напряжение работы, а больное сердце отказывало. 9 октября, когда начались бои под Можайском, там, где Невзоров осматривал рубеж и где пять дней назад еще был глубокий тыл, маршал, под утро вернувшись из Ставки, долго с какой-то легкой хрипотцой сосал кислород и, опустив подушку, заговорил тихо, ровно:
- Вот, подполковник, фронт у Можайска. И быстрее, чем думали.
Шапошников расстегнул китель, под которым была заштопанная майка и обтертые серые подтяжки.
- Верховный спросил нынче: удержим ли эту оборонительную полосу?.. Удержим ли?.. Да... Есть закономерность во всем. И предел сил... От длительных нагрузок... Действует ли этот закон в человеческом обществе? ...Когда-то стратегов называли пророками.
Невзоров стал рассказывать о последних донесениях с фронтов: на юге 9-я армия пробивается из окружения к Азовскому морю, на юго-западном участке выходят окруженные еще под Киевом разрозненные группы, из них формируются полки, но судьба Кирпоноса неизвестна.
Шапошников снял трубку зазвонившего телефона:
- Да, это я... Везде трудно. И отходить не разрешаю. Контратакуйте!.. В окружение попадают, если боятся маневрировать. Ищите у противника слабые места. Тот, кто окружает, всегда рискует сам попасть в котел.
Он положил трубку и опять задумчиво глянул на карту.
- Окружность всегда длиннее прямой.
- В геометрии, - подтвердил Невзоров.
- А в классической военной теории: окружить - следовательно, победить! И русский солдат классику перечеркивает. Под Вязьмой сковано больше дивизий противника, чем наших, которые окружены.
Маршал начал тереть грудь у сердца, длинное лицо его посинело, как от внезапного удушья.
- Вам бы отдохнуть, - испуганно сказал Невзоров.
- Нет уж, голубчик, отдохну, когда бить начнем.
Днями штаб переезжает из Москвы... Командующим фронтом назначен генерал армии Жуков. И я хочу вас оставить при нем для связи.
- Есть! - ответил Невзоров, подумав, что, коли решено вывезти штаб, значит, нет уверенности отстоять город.
- Войны имеют кризисные точки, - добавил маршал, поглядев на флажки у восточных границ, отмечавшие сосредоточение японских армий. - Как всякая болезнь. Да...
Невзоров знал, что втайне планируются контрнаступательные операции. Штабные генералы высчитывали, сколько потребуется артиллерии, танков и сколько успеют выпустить мин, снарядов немцы, и примерное количество бойцов, нужных для пополнения, чтобы атаки не захлебнулись.
Никогда еще военачальнику не приходилось решать одновременно таких многообразных задач: и отступления войск на трехтысячекилометровом фронте, и организации контрудара при строгой экономии техники, боеприпасов, когда заводы перебазируются, и назначения новых командиров дивизий, армий с условием, что неправильная оценка их способностей может вызвать гибель сотен, тысяч людей, провал задуманной операции.
Как-то внимательно поглядев на него, маршал спросил:
- Вам уже двадцать шесть?
- Двадцать шесть...
- Отцу йашему было столько же... когда оставил у меня часы.
Невзоров удивленно вскинул голову. Открыв сейф, маршал достал старинные часы - брегет с выпуклой крышкой.
- Своим отрядом тогда он прикрывал отход корпуса Брусилова... знал, что не увидит сына... Мы смертны, а Россия выстоит. Ему хотелось, чтобы сын так же понимал долг. Возьмите...
Немного помолчав, Шапошников сел за стол, придвинул толстую кипу боевых донесений, разведывательных сводок и захваченных у пленных карт.
- Идите, голубчик, - сказал он, - вздремнуть успеете часок. Молодым надо спать больше.
Вагоны стояли рядом у перрона, и Невзоров зашел в один из них. Тут, сидя и лежа, дремали штабные работники, готовые сразу подняться. Он выбрал свободное место. Напротив тихо посапывал генерал из оперативного отдела, держа в руке недоеденный бутерброд и чему-то улыбаясь во сне.
"А Шапошников не позволяет себе и вздремнуть, - подумал он. - Тянет из последних сил. Как старый рабочий мул".
В душе Невзорова было двойственное чувство к дотошливому, невозмутимому старому маршалу: он искренне восхищался его умением по каким-то штрихам разгадывать ход событий и наряду с тем возмущался его безразличием к оценкам собственной роли в грандиозном, беспримерном сражении, точно Шапошникова совсем не интересовало, как воспримут его деятельность, лишь бы дело шло, а славу пусть разделят охочие по наивности к ней. Умеют же иные показать, выпятить свои даже маленькие заслуги. А Шапошников еще ворчит: "Не за что нам давать ордена, чуть Россию не прошляпили".