- В станице лишь бабы да калеки остались. Бригадиром вот меня сделали. Пахать надо и озимь сеять без тракторов. И теперь еще коров эвакуированных пригнали. Откормить же их надо. А корма неубранные.
Тоже сами косим.
Она вышла уже в другой юбке, цветастой кофте и туфлях на высоких каблуках.
- Ну вот, хоть буду на себя похожа. Целый день в сапогах да рукавицах. Забыла, что и женщина.
Андрей смотрел на ее огрубелые, в мозолях и ссадинах, а выше запястий нежно-белые руки, которыми она ловко застелила скатерть и расставляла миски с огурцами, холодной телятиной.
- А муж на фронте? - спросил он.
- Муж объелся груш, - засмеялась Фроська. - Прогнала его, да и все...
- Не любили?
- Будто есть она, эта любовь? - глянув на него как-то особенно пристально, вздохнула Фроська. - Говорят про нее только. И всякий раз иначе, как дед АНТИП о своем танке... Выпьете настоечки с устатка?
- Выпью, - решительно сказал Андрей. - Отчего же думаете, что нет?
- Любви-то? Знаю по мужу. Ведь ухаживал и чего только не обещал! Каждую ночь все мои родинки обещал целовать. А у меня их тыщи. Будто счастливой родилась. Да счастье в пригоршню не заберешь. Оно и меж пальцев стечет. Интереса же вам тут никакого.
Лучше подвигайтесь к столу.
- Нет, интересно, - сказал Андрей.
- Будто уж? - игриво повела бровью Фроська. - Чего тут... Ну, поженились мы. Он шофером был, в город часто ездил. И посля вызнала, что у него там ребеночек нашелся. Вот и прогнала, чтоб дите без отца не мыкалось. У меня-то не было.
Андрея удивило, как просто и без обиды говорила она.
- Вам налить анисовой или перцовой?
- Безразлично, - улыбнулся он.
В сенях что-то громыхнуло, и, открыв дверь, появился Антип.
- Вы чего? - спросила Фроська.
- Дак оно это... по случаю, - топчась у порога, заговорил он. - Узнать, как оно.
- Ладно, ладно, - улыбнулась Фроська. - Вы едалека не заезжайте. Садитесь-ка. По этому случаю.
Дед торопливо стянул фуражку и боком уселся к столу.
- Мы вот про любовь гутарим.
- А-а... это дело, - вздохнул дед. - Перцовая-то из самогона, что у Макарихи брала?
- Угадали, - смеялась Фроська, наливая ему перцовки. - Вы, дедушка Антип, за версту, поди, чуете?
- Ешь тя клоп, - оживился старик. - Перепробовал всякую. А Макариха в этом деле стратег. Вот когда шибанул англицкий танк...
- Выпьем сперва. Гость-то устал с дороги, - перебила Фроська, глядя на Андрея.
- Меня Андреем Николаевичем зовут, - сказал он.
- А я все попытать хотела, да стеснение брало. Ну и со знакомством.
Дед Антип взял рюмку, и лицо его сразу обрело торжественность.
- Чтоб с войны повертались. Дюже оно... это... Ну, чтоб!
- Уж повертайтесь! - вздохнула Фроська, глядя на Андрея с какой-то затаенной тревогой, изогнув брови.
Андрей выпил, едва не задохнувшись от крепости перцовки. А молодая хозяйка опять с тревогой поглядела на него.
- Ну и присуха ты, Фроська, - засмеялся Антип, ладонью вытирая губы. Война ж, она это... Когда я англицкую танку шибанул, до этого осьмнадцать станичников из нее побили.
- А ране сказывали - двоих.
- Клади в ухо, что ныне говорю, - притопнул валенком дед. - Ползет, значит, вроде огромадной лягушки. И косит пулеметами. А чем взять ее?
Он взял налитую опять Фроськой рюмку и опрокинул в мохнатый рот.
- Как тут не заробеешь? А все молодняк ишо не обгулянный. И отец, Фроська, твой пребывал в его годах, - кивнул на Андрея дед. - Храбер, а тоже оробел.
- Так уж? - возразила Фроська.
- Откель тебе знать? Тебя и в мечтах ишо не производили. А я всех старше был. Жмутся, что сосунки ко мне. Вот и говорю: "Помирать, значит, мне легше, спробую-ка ее бомбой".
В окно тихонько застучали.
- Фрось, а на улицу выйдешь? - спросил девичий голос.
- Обойдетесь! - крикнула Фроська.
- Фрось, ты нам хоть деда Антипа вышли. Хоть про танк расскажет.
- Брысь, озорницы! - махнул рукой Антип. - Вот схожу из плетня лозину достану!
- А Никитична по хатам бегает, у солдаток вас ищет, - засмеялись там.
Дед беспокойно заерзал и оглянулся на дверь.
- Оно это... темнеет вроде. И жена ведь не танк, под нее бомбу не кинешь. Она враз скалку берет. Вот, будь ты неладная!
- Для храбрости еще одну, - наливая ему перцовки, усмехнулась Фроська.
- - Это какой храбрости? - запетушился дед. - У меня ее, храбрости-то, на цельный полк. Я ж не для храбрости выпиваю, а лечусь. Разную хворобу сгоняю.
- А чего ж Никитична скалку приспособила?
- Бабе энтого понятия не дано, - обрезал дед.
- Уж ли? - сощурила глаза Фроська. - Я помню, как вы куролесили по станице, когда чуть помоложе были. А Никитична слезами заливалась. Теперь она я берет свое.
- Нет у бабы главного понятия, - сказал дед. - Ить какая вредность? Ей токо б над мужиком верх забрать.
Оно и говорится: жена не бьет, а под свой нрав упрямством берет. А у мужика своя гордость. По той причине и куролесит. Оно это... клади в ухо, что говорю. Надо как жить? Дома-то уж власть бабья. А на людях не моги ее показывать. На людях власть мужику дай, почет ему оказывай. Тогда и лад будет. Оно и конь, если долго занузданный ходит, потом рвется на волю. А у тебя, Фроська, характер больно самостоятельный... Засиделся-то с вами.
Он торопливо выпил перцовку и, натянув фуражку, приподнял к околышку согнутую ладонь:
- Здравия желаю!
Фроська встала и закрыла на крючок дверь.
- Свет запаливать я не буду. На что он?
- Как хотите, - сказал Андрей.
На улице приглушенные девичьи голоса выводили "страдания":
Ухажеры на войне,
Что теперя делать мне?
Хоть не пой частушки,
Иди заместо пушки...
- Антип-то в молодости, сказывают, красив был, - проговорила Фроська. Много девок и вдов томились.
И теперь старушки, глядя на него, вздыхают. А Никитична тоже первая красавица на Задонье была. Еще когда девкой ходила, из-за нее шашками рубились.
- Смешной дед, - отозвался Андрей.
Фроська села на лавку возле Андрея. Щеки ее запунцовели, отрывисто дыша, она часто облизывала кончиком языка пересыхающие губы.
А в темноте улицы слышались девичьи голоса:
Растоплю я пылко печь,
Чтоб миленочка завлечь.
Девяносто лет ему,
Похрапеть буде кому...
- Тоскуют девки, - глядя на Андрея, будто слабеющим от какой-то жаркой истомы голосом сказала Фроська и потом, глубоко вздохнув, наклонилась, потирая крепкой маленькой ладонью свое подрагивающее колено. - Ой, захмелела я... Ночью тоска бывает смертная.
Днем-то на людях развеется, а ночью от себя никуда не уйдешь. И мало ведь надо бабе.
Она слегка придвинулась к нему с тихим, похожим на стон вздохом.
- Вы что суровый такой?
Андрей смотрел в ее потемневшие глаза, на чуть приоткрытые губы и видел другие глаза, расширенные, глубокие, как омут, и немного удивленные. И, сам не зная для чего, стал тихим голосом рассказывать про Ольгу. У него вдруг нашлись те простые, емкие для чувств слова, которые не мог высказать раньше.
Фроська слушала, наклонив голову и прижав ладони к щекам. А когда подняла голову, лицо ее было мокрым от слез.
- Да нешто есть такая любовь! Господи... Дура я, дура! Она ж не умерла?!
- Для меня всегда будет живой, - сказал Андрей. - И всегда буду искать.
- Ищите... Долго ищите, - беззвучные рыдания трясли губы Фроськи. - Я б за такую любовь всю жизнь до капельки отдала. О-ой! На что тогда и жизнь?
Она закусила губу и вскочила. Касаясь вытянутыми руками, точно слепая, стола, стенок, печки, Фроська ушла.
...В эту ночь Андрей долго не мог уснуть. От выпитой настойки приятно кружилась голова. Он думал об Ольге, и о Фроське, и о том, как завтра его встретят в полку.
За печкой, тоже без сна, ворочалась Фроська, шуршали тараканы, весело трещал сверчок.
Андрея разбудили петухи Фроська тихонько прошлепала босыми ногами в сени.
- Здравья желаю, Ефросинья Пантелеевна, - донесся в раскрытую дверь бодрый голос деда Антипа - Чего это вы рано ходите? - спросила Фроська Завсегда у меня в это время ломота... кха .. от поры, как танк англицкий шибанул. Перцовая-то, чай, У тебя в графинчике осталась?