— Крыша, — сказал я вслух. Я развернулся, выбежал из кабинета, чуть не столкнувшись с Наоми, которая всё ещё стояла в комнате отдыха.
— Что? — спросила она, её глаза расширились.
— Он на крыше, — сказал я, хватая её за руку. — Пойдём!
Наоми не успела возразить, я потащил её к лифту, мои пальцы дрожали, когда я нажимал кнопку верхнего этажа. Волк, услышав шум, выбежал из коридора, его тяжёлое дыхание догнало их.
— Босс, что? — спросил он, вбегая в лифт.
— Юто на крыше, — сказал я. — Окно в кабинете открыто. Он не сбежал вниз, он пошёл наверх.
Двери лифта открылись, холодный ветер ударил в лицо, принеся запах дождя и города. Лестница на крышу была в конце коридора, её металлические ступени блестели от мороси. Я рванулся вперёд, Наоми и Волк бежали следом, их шаги гремели, как барабаны. Дверь на крышу была приоткрыта, и я почувствовал, как надежда и страх сливаются в груди. Я толкнул дверь, и ночь раскрылась передо мной, полная огней и теней.
Холодный ветер ударил в лицо, принеся резкий запах дождя и асфальта. Ночь была густой, тяжёлой, будто хотела проглотить Токио целиком. Огни города мерцали внизу, но там, наверху, они казались лишь далёкими точками, едва пробивавшимися сквозь тени, стекавшие по бетону. Сердце колотилось. Но это не имело значения — ни боль, ни драка в подворотне, ни ссора с Наоми. Я видел только Юто, стоявшего на самом краю крыши, в шаге от пропасти. Его худощавая фигура качалась против ветра, длинные волосы, выбившиеся из хвоста, хлестали по лицу. Он балансировал на узком бортике, руки чуть разведены, как у канатоходца, смотревшего в бездну.
Я замер, дыхание перехватило, как крюк в горле. Но он стоял там, на грани, и одно неверное движение, один порыв ветра мог отправить его вниз, в пасть небоскрёбов.
Страх когтями впился в грудь, острый, как нож, смешиваясь с отчаянием, которого я не чувствовал со времён больницы, с того момента, как впервые увидел, как он резал фрукты с невозможной точностью. Я не мог его потерять, не тогда, не после того, как вытащил его из той подворотни, не после того, как его рассказ о «Курама Фудс» разорвал мой мир. Он был ключом — к чему, я не знал, но я не собирался дать ему упасть.
— Юто, — сказал я, голос был низким, но резал, как клинок, перекрывая вой ветра. Я шагнул вперёд, медленно, осторожно, будто подходил к раненому зверю. — Слезь оттуда. Прошу.
Он не обернулся, но плечи напряглись, пальцы дрогнули, удерживая хрупкое равновесие. Куртка трепетала на ветру, и я заметил, как он чуть качнулся, но выправился с той жуткой грацией, что помнил из больницы. Его голос, когда он заговорил, был тихим, надломленным, будто жизнь уже вытекла из него.
— Я устал, Кенджи, — произнёс он, не глядя на меня. — Устал бежать, прятаться, менять имена. «Курама» найдёт меня, рано или поздно. Я больше не хотел. Эта жизнь… не для меня.
Его слова ударили, как кулак, и внутри что-то сломалось — злость, страх, вина, всё сплелось в ком. Я подумал о его рассказе в идзакае, о настоящем имени, Кейта Мацуда, о парне из Осаки, что превращал простые продукты в шедевры, пока «Курама» не сделала его своим орудием. Он бегал годы, таская на себе вину за жизни, сломанные его блюдами, и теперь стоял здесь, готовый отпустить всё. Я не мог этого допустить. Но разум кричал: а если я опоздал? Если он прыгнет, пока я не дойду? Если я снова гнался за тенью, как сказала Наоми? Страх душил, но я загнал его внутрь, заставляя голос звучать твёрдо.
— Юто, послушай, — сказал я, выдавливая слова, горло сжималось. — Ты не один. Я здесь, «Спрут» здесь. Я не дам «Курама» тебя забрать. Ты говорил о балансе, помнишь? В больнице, сказал, что мир в диссонансе. Я помогу тебе найти этот баланс, Юто. Клянусь. Но ты должен был слезть. Дать мне шанс.
Он повернул голову, ровно настолько, чтобы наши глаза встретились, и я увидел — боль, глубокую, как рана, но и что-то ещё, искру, может, надежду, может, сомнение. Он качнулся, левая нога соскользнула на миллиметр, и моё сердце замерло. Я рванулся вперёд, готов броситься, но он выправился, руки раскинулись шире, как крылья, против ветра. Пульс бил в виски, кровь на губе текла, но я не двинулся. Пока.
— Баланс… — сказал он, и на губах мелькнула горькая, почти мёртвая улыбка. — Я искал его всю жизнь. В еде, в людях, в себе. Но каждый раз, когда я был близко, кто-то умирал. Или я бежал. Какой это баланс, Кенджи? Это хаос.
Его голос сломался, и я почувствовал, как он резал меня изнутри. Это было как смотреть в зеркало — на себя, когда Наоми назвала меня одержимым, когда я швырнул нож в стену, когда сомневался в своём рассудке. Но я не был им. Я не собирался сдаваться, и его не отпущу. Я сжал кулаки, ногти впились в ладони, кровь смешалась с потом, и шагнул ближе, игнорируя ветер, что толкал назад.