Юто кивнул, его улыбка стала чуть шире, но в ней всё ещё была тень сомнения. Наоми взяла его под руку, её взгляд был тёплым, но насторожённым, как будто она только теперь поверила, что он реален. Волк подобрал рюкзак, и мы двинулись к двери, шаги эхом отдавались в тишине.
Но когда мы дошли до лестницы, я остановился. Что-то кольнуло в груди — не боль, не страх, а предчувствие. Я обернулся, глядя на крышу, на край, где только что стоял Юто. Вдалеке, за линией небоскрёбов, мелькнул свет — фары, слишком быстрые, слишком целенаправленные. Мой желудок сжался. «Курама Фудс» не отступала, и тот бандит с рисунком пса, которого я вырубил, мог уже доложить своему боссу. Я вспомнил слова Юто о том, что они везде, и понял, что эта ночь ещё не закончилась.
— Кенджи? — позвала Наоми, её голос был тревожным. — Что не так?
Я покачал головой, заставляя себя улыбнуться, но мои глаза всё ещё искали тени за горизонтом.
— Ничего, — сказал я, но голос был напряжённым. — Просто… держитесь ближе.
Мы спустились в офис, но я чувствовал, как ночь сгущается за спиной. Юто был со мной, его баланс стал моим долгом, но где-то там, в темноте, Такео Кобаяси и его пёс уже шли по нашему следу. И в этот момент, стоя между светом офиса и мраком города, я понял, что баланс, о котором говорил Юто, был не только его битвой, но и моей. А внизу, в тенях, звонил телефон, и голос на другом конце шептал о новом плане, который изменит всё.
Глава 14
Прошло пять дней с той ночи на крыше, и Токио, казалось, затаил дыхание. Я стоял в кухне «Жемчужины», переодетый в белую поварскую куртку, рукава которой были чуть длинноваты, а ткань пахла крахмалом. Рёбра всё ещё ныли от драки в подворотне, но боль стала тупой, как старый синяк. Юто был рядом, его худощавые пальцы двигались с хирургической точностью, нарезая имбирь тонкими, почти прозрачными ломтиками. Его длинные волосы были собраны в аккуратный хвост, глаза, всё ещё тёмные от усталости, теперь горели тихой решимостью. Назначение его шеф-поваром «Жемчужины» было моим решением — рискованным, но необходимым. Юто нужен был не только мне, но и «Спруту», чтобы доказать, что его баланс реален, что он может творить, не разрушая. И, чёрт возьми, он доказал.
И я не прогадал.
Новое меню Юто взорвало Токио. Его блюда — простые, но гениальные сочетания, вроде мисо с трюфельным маслом или сябу-сябу с юдзу и лавандой — заполнили зал до отказа. Критики писали оды, клиенты бронировали столики на месяц вперед, а «Жемчужина» сияла, как никогда. Но я не мог расслабиться. «Курама Фудс» всё ещё была где-то там, и тот бандит с рисунком пса, которого я вырубил, наверняка доложил своему боссу. Я вызвал Волка в свой кабинет утром и отдал приказ: охрана на кухне круглосуточно, Юто — под личным присмотром. Волк, как всегда, кивнул, его шрам на шее дёрнулся, и через час два его человека, бывшие якудза с каменными лицами, стояли у входа в кухню, а третий, молчаливый парень по кличке Тень, следовал за Юто, как тень за светом.
Теперь я был здесь, на кухне, не как босс, а как повар, чтобы понять Юто. Я хотел разгадать его секрет, тот самый баланс, о котором он говорил. Его блюда были магией, и я, повторяя каждый его шаг, всё равно не мог добиться того же вкуса. Это сводило с ума. Кухня гудела: повара суетились у плит, ножи стучали по доскам, шипело масло, пахло соевым соусом и свежим базиликом. Юто работал у центрального стола, готовя свой фирменный рамен, который клиенты называли «поэмой в миске». Я стоял рядом, копируя его движения, как ученик, но внутри боролся с чувством, что гоняюсь за призраком.
— Кенджи, — сказал Юто, не отрываясь от нарезки лука-порея, его голос был спокойным, но с лёгкой насмешкой. — Ты слишком сильно давишь на нож. Расслабь руку. Это не бой, это танец.
— Юто, серьёзно, — сказал я, голос сорвался от досады. — Какое, к чёрту, значение имело, как давить на нож? Сильно, слабо — лук всё равно резался. Это что, теперь поэзию читать каждому овощу?
Юто поднял взгляд, его глаза — тёмные, с лёгкой искрой веселья — встретились с моими. Он отложил нож, вытер руки о полотенце и повернулся ко мне, как учитель, готовый втолковать урок упрямому ученику.
— Кенджи, — начал он, голос был спокойным, но твёрдым, как будто он объяснял ребёнку, почему дважды два — четыре. — Давление на нож — это не просто физика. Это связь. Лезвие, твоя рука, ингредиент — они говорят друг с другом. Если ты давишь слишком сильно, ты ломаешь структуру, выдавливаешь сок, убиваешь вкус. Слишком слабо — и срез рваный, неряшливый. Ты не просто резал, ты создавал.
Я хмыкнул, скрестив руки. Его слова звучали как дзенская чушь, но что-то в его тоне заставило меня слушать.