Подачу сделали одновременно. Три блюда легли на стол, как фигуры на шахматную доску. Официанты отступили. Кухня притихла. Все замерли. Даже вытяжка вдруг казалась тише.
Сакураи первым накрутил лапшу на палочки. Медленно, будто проверяя текстуру пальцами. Поднёс ко рту. Один вдох. Один укус. Один долгий, неподвижный момент. Затем — он отложил палочки.
Моё сердце в этот момент сделало что-то между обмороком и прыжком. Он… не ел дальше. Просто смотрел вперёд. Как будто… разочарован?
Фуюка сделала три строчки в тетради. Коити Нара ел дольше, но молча. Улыбка исчезла. Он жевал с хмурым лицом и кивал… сам себе? Или повару? Или будущему приговору?
Юки бросил на меня короткий взгляд. Он, как и я, заметил напряжение. Блюдо — хорошее. Мы это знаем. Мы пробовали его десятки раз. Но что-то не так.
Сакураи медленно вытер губы салфеткой и впервые заговорил:
— Шитаке были слишком влажными. Срезаны правильно, но влага осталась. Трюфельный соус — сбалансирован, но лапша на полградуса переварена. Это мелочи, — он посмотрел в мою сторону, и впервые я почувствовал, что он видит не просто официанта или повара. Он смотрел на меня, как будто знал. — Но именно в мелочах рождается искусство. Или ложь.
Фуюка закрыла тетрадь. Коити снова усмехнулся:
— Впечатляюще. Но чуть-чуть не хватает риска. Я ждал неожиданности, а получил уверенность. Хорошую. Честную. Но безопасную.
Наступило время десерта.
Юки подал его лично. Он настоял.
Финальный аккорд — чизкейк на мисо-бисквите с кремом из маття и карамельной тыквой. Лёгкий дым от обожжённого сахара ещё висел в воздухе, когда тарелки легли перед критиками, словно ритуальные подношения.
Фуюка приподняла бровь — это был комплимент. Сакураи медленно взял ложку. Нара улыбнулся — возвращалась его игривая ухмылка. Всё шло к благополучной развязке.
Но что-то заставило меня обернуться.
Шёпот. Инстинкт. Или, может быть, тень, скользнувшая за стеклом.
И тогда я его увидел.
Кабояси.
Он стоял за панорамным окном, в тени внешней террасы, где уже давно никого не было. Свет от кухни не доходил туда полностью, но я узнал его. Узнал сразу — несмотря на то, что его лицо теперь было наполовину скрыто уродливым, неровным ожогом. Кожа висела лоскутами, один глаз был затенён, словно выжжен. Но второй — смотрел прямо на меня.
Ненависть в этом взгляде не была горячей — она была мёртвой. Как лёд, который уже принял своё решение.
В руке у него был пистолет.
Маленький, чёрный, почти игрушечный по форме — но рука держала его, как мастер. Это был не жест отчаяния. Это был расчёт.
Он ждал.
Я замер, не дыша, пальцы сжались в кулаки. Я не знал, видит ли его кто-то ещё. В зале всё было по-прежнему: критики ели, официанты двигались, Юки вытирал руки о фартук. Но я знал — секунды до катастрофы.
Кабояси не пришёл за едой.
Он пришёл за финалом.
Возможно, он следил за нами с тех пор, как сгорел его склад. Возможно, он думает, что я разрушил его жизнь. Возможно, он просто жаждет мести.
Я сделал шаг назад, тихо, так, чтобы не привлечь внимания. Глаза Кабояси сузились. Он увидел движение. Понял, что я его узнал. И поднял пистолет выше.
Я рванулся к двери, ведущей в зал, но поздно.
Он прицелился.
В зале всё оставалось будто вне времени.
Фуюка доедала десерт, методично, с лёгкой улыбкой на губах. Сакураи, впервые за вечер, сказал несколько слов вслух:
— Интересное послевкусие. Сложное. Пряное. Очень… японское.
— Баланс между сладким и умами идеален, — добавила Фуюка, не поднимая глаз. — Чизкейк мягкий, как воздух, а мисо даёт нужную соль.
Коити Нара, откинувшись на спинку стула, кивнул:
— Удивили. Думал, будет банальный финал, но это… — он указал ложкой на тарелку. — Это подписание мира. Или вызов.
Они были довольны. Не просто удовлетворены — впечатлены.
Я уже сделал шаг вперёд, чтобы отступить на кухню и, может быть, хоть как-то предотвратить то, что собиралось произойти за окном, но в этот момент Юто двинулся первым.
Он стоял чуть позади критиков, незаметный, как всегда. Его лицо — как маска идеального администратора: вежливость, контроль, достоинство. Но я видел, как его взгляд — один-единственный мимолётный — скользнул по стеклу. Он тоже заметил Кабояси.
И не удивился.
Он на мгновение замер. Потом — поклонился критикам, обворожительно, как будто всё, что его интересует в жизни, — это их комфорт и счёт в ресторане.