На этот раз он вовремя подошел к мозаичным воротам. Молодой хан Джафар с друзьями поворачивали коней к подъездному своду. Суетились слуги и стража. Распахивались решетчатые створы. В суматохе Папуна протиснулся к хану и с криком: "Послание от аллаха", - бросил Джафару свиток, запечатанный синим воском.
Джафар изумленно обернулся, но вестник неба бесследно исчез. Молодые ханы хохотали: наверно, аллах шлет свое одобрение желанию Джафара попировать с друзьями после удачной охоты.
Но едва Джафар вскрыл печать и прочел первые строки, как стремительно бросился в покои отца...
Родители Караджугая были христиане, и потому за высокой глазурной стеной шла совсем необычная для знатных ханов дружная семейная жизнь Караджугая с его первой женой Гефезе, тремя сыновьями и двумя дочерьми, прижитыми с нею за долгие счастливые годы. Гефезе полновластно распоряжалась гаремом, евнухи боялись ее больше, чем хана. Совершенно свободная, она уходила, к кому хотела и куда хотела и брала с собой, кого желала. Была еще одна законная жена у Караджугая, взятая по настоянию шаха Аббаса. Окруженная роскошью, вторая жена не очень огорчалась равнодушием к ней супруга. Она беззаботно носилась по ханским гаремам, жадно вслушиваясь во все разговоры и сплетни гаремных красавиц. По настоянию опять-таки шаха и во избежание насмешек, Караджугай и Гефезе порешили пополнить гарем тридцатью наложницами. Караджугай щедро одаривал всех обитательниц своего гарема и сквозь пальцы смотрел на их чересчур привольную жизнь. Наложницы хотя и находились под надзором евнухов, но ухитрялись подыскивать тысячи предлогов для выезда из дворца. То их тянуло в Кайсерие купить браслеты или благовония, то индийские купцы привезли новые ткани, то наложницы шахского Давлет-ханэ в гости к себе приглашают. Но особенно часто они посещали гадалку, пользовавшуюся особым покровительством начальника феррашей. Эта ханум однажды предсказала шаху удачный исход битвы с турками, которую шах уже считал проигранной. Гадалка жила в красивом домике, утопающем в цветах и окруженном высокой изразцовой стеной. Ее нередко посещали знатные персиянки, желая узнать свою судьбу. Но на майдане шептались, что, кроме главного входа, оберегаемого двумя суровыми евнухами, имелся еще тайный, в саду, куда проскальзывали богатые молодые ханы и купцы.
Однажды Джафар сказал:
- Не считаешь ли ты, мой благородный отец, что твои хасеги слишком часто направляют свои розовые носилки к ханум-гадалке?
- Пхе! - добродушно усмехнулся Караджугай. - Когда им исполнится по сто лет, они уже все будут знать.
Караджугай спокойно играл с Гефезе в нарды, когда дверь в комнату шумно распахнулась и Джафар, задыхаясь, кинулся к отцу, но, увидев мать, почтительно приложил руку ко лбу и сердцу. Она обняла любимца, поцеловала и, смеясь, спросила: "Какая пчела нажужжала ему такое нетерпение?" Тем временем Караджугай углубился в чтение свитка. Мужественное, приятное лицо хана то хмурилось, то вспыхивало гневом. Погладив шрам на щеке, он повернулся к Гефезе.
- Аллах свидетель, тяжелый груз мыслей придавил меня, как ноша верблюда. Посоветуй, умная Гефезе.
- Слушаю и повинуюсь! - Она пододвинула хану груду подушек.
Расправив широкие рукава алтабасового халата, Караджугай удобно расположился на подушках и, скрывая волнение, стал читать описание жизни Луарсаба после отъезда из Гулаби Джафар-хана.
То и дело Гефезе прикладывала к глазам расшитый бабочками платочек. Сидя на ковре, молодой хан все ниже опускал голову, покусывая шелковистый ус. Он любил Луарсаба и ненавидел Али-Баиндура. О, какое наслаждение вонзить ханжал в сердце гиены! Но шах-ин-шах ценит свирепого лазутчика, и жизнь его неприкосновенна...
Карджугай, понижая голос, дочитывал:
- "...Благородный из благородных Караджугай-хан, тебе мои скорбные слова. Не о себе моя забота, я добровольно сопутствую царю по мрачному пути испытаний, ниспосланных всемогущим... Но орел всегда орел, если даже он в деревянной клетке, а змея не становится львом, если даже посадят ее в золотой ящик. Бог каждому определил судьбу. Пусть один царь велик и грозен, пусть бог помог ему пленить другого царя, но нельзя допускать подданных забывать их место. Опасно позволить думать, что они властны над жизнью богоравных. Это может навести на вредное понятие о достоинстве царских званий... Все мы не вечны, но жизнь надо прожить так, чтобы потомки не краснели за деяния наши. Не мне подсказывать благородные поступки, - вся жизнь доблестного Караджугай-хана наполнена ими. Да продлит бог твои деяния до почетной старости! Да сохранит твоих сыновей на поле битвы и на раскаленном всякими предательствами жизненном пути...
О, господи, помилуй раба твоего князя Баака Херхеулидзе".
Караджугай поднялся, Гефезе торопливо подала ему боевую саблю и праздничный джеркеси, она знала, куда идет ее благородный муж.
- Осторожность - спутник мудрости; не подвергай себя гневу шах-ин-шаха...
- Разреши благосклонно сопутствовать тебе, мой прославленный отец, - и Джафар поправил застежку на своей груди.
Караджугай окинул покои тем острым взглядом, каким прощаются с дорогим оазисом перед путешествием в неизвестность.
- Сегодня как раз удобный случай: после второго намаза шах повелел предстать перед его всеобъемлющим умом. Русийские послы домогаются тайного приема. Как всегда, начнут просить за царей Гурджистана... Может, шах-ин-шах обрадуется предлогу и смягчит участь Луарсаба... А тебе, мой Джафар, советую вспомнить обязанности хозяина. Ты, кажется, с гостями вернулся, если меня не обманул мой слух?
Въехав через южную арку на майдан, Караджугай придержал коня. В Давлет-ханэ еще рано, и он повернул к мраморной ограде. Здесь, оставив оруженосцев, он пешком направился к большому четырехугольному бассейну, сбросил сафьяновые сапоги и совершил омовение. Он знал, какой опасности подвергает себя, и решил отдать сегодняшний день на волю аллаха. По ступеням благоговейно поднялся на широкую площадку и через мраморные ворота прошел в любимую мечеть. Его взор никогда не уставал любоваться тяжелыми мраморными колоннами, украшенными позолоченной резьбой, и необычайно высоким сводом, выложенным небесно-голубыми изразцами, расписанными золотом.