- Кахетинской земли Теймураз царь, я к тебе от друга твоих друзей, от недруга твоих недругов, от Великого Моурави.
Едва Дато выговорил эти слова, князь стал порывисто озираться - не подслушивает ли кто-нибудь?
Скрывая волнение, Теймураз прикрыл чернильницу плоским камнем, потом снова открыл ее, заглянул в один свиток, в другой и наконец откинулся на спинку кресла:
- Пребывает ли в надежном здоровье Моурави? До меня дошло - у турок он в большом почете.
- Светлый царь, у картлийцев - тоже.
- Знаю. Поэтому удивлены мы памятью о нас.
- Богом возлюбленный царь, о тебе помнят не только кахетинцы, но и картлийцы Верхней, Средней и Нижней Картли, ибо Теймураз не только венценосец, но и певец, чьи шаири сладки, как весенний мед, выпиваемый в час радости.
Упоминание не о венце, а о шаири взволновало Теймураза. Он оживился, схватил "Похвалу Нестан-Дареджан" и с жаром прочел чеканные строки.
Гиви сидел с открытым ртом, ничего не понимая. Как будто ехали посланными от Георгия, а вместо Дато читает сам царь, причем совсем не по делу. А этот "барс" Дато от удовольствия облизывает губы, будто вином его поят.
Внезапно остановившись, Теймураз спросил: чьи шаири звучнее, его или Шота Руставели?
Даже опытный Дато растерялся. Что сказать? Неожиданно выручил Гиви, ему надоело слушать шаири и держать в знак восхищения рот открытым:
- Царь царей, твой стих заглушает голос Лейли, а Меджнун мог бы служить евнухом в твоем гареме, если бы это разрешил церковный съезд.
- Ты, азнаур, замечательно сказал! - Теймураз густо захохотал и внезапно нахмурился. - Персидские газели блещут глубиною мысли и высокой отточенностью слов, но гаремная жизнь женщин кладет предел возвышенным чувствам певца. Нет истинной утонченности, свободного поклонения красоте, ибо изощренная эротика мешает целомудренному любованию.
- Светлый царь, твои слова подобны флейте, - вдруг вспомнил Гиви слышанную в Исфахане лесть. - Если бы евнухи были мужчинами, они могли бы описать лучезарную красоту женских спин, ибо гурии без всякого стеснения плавают при них в бассейне, извиваясь, как серебристые рыбы.
Хохотал Теймураз, вежливо смеялся князь Чавчавадзе. Дато никак не мог найти ногу непрошеного собеседника, чтобы отдавить ее. К счастью, приход Вачнадзе прервал изощрения Гиви.
- Пресветлейшая царица Натиа и прекрасная царевна Нестан-Дареджан пожелали видеть уважаемых гостей, просят царя...
- Постой, князь, ты послушай, что пропел азнаур:
Красотою лучезарной затмевая лик светила,
Серебристой рыбкой плещут в водах гурии лазурных...
- Почему в водах? В бассейне, царь! - обиделся за искажение Гиви.
- Ты меня не учи! В водах просторнее, я уж так записал и менять не стану!
Теймураз поднял голову - он опять был царем!
- Великий Моурави пожаловал и прислал нам посланников своих, от них сердца наши возвеселились. О делах малых и великих угодно нам беседовать завтра, - он перевел взгляд на Дато и заговорщически улыбнулся. Он опять был поэтом. - Сегодня же, друзья, час встречи, шаири и вина!
Он весело увлек азнауров к ожидающему двору и до поздней луны угощал их чудесным вином и сладкозвучными шаири...
Лишь только Гиви открыл глаза, щурясь от ослепительных лучей, Дато погрозил ему кулаком:
- Голову оторву, если сегодня тоже вступишь с царем в разговор.
- Как?! Он и сегодня будет шаири читать?
- Гиви, мое терпение ограниченно, - лучше сейчас оторвать тебе голову.
- Попробуй. Разве не слышал слов Хорешани: "Береги Гиви, пусть даром в драку не лезет, если встретите..."
- А я о чем предупреждаю тебя, воробьиный хвост? Не лезь в шаирную драку, да еще с царем. Вчера случайно цел остался, князья вовремя кашлять начали.
- Знаешь, Дато, иди один. Тайная беседа всегда лучше без лишних ушей. Мне царевна обещала соколов показать.
- Я тебя не уговариваю, но смотри - не вспоминай при царевне о евнухах, девушки этого не любят.
- Не учи, женщины тоже любят мужчин с усами.
- О сатана! - Дато повалился от смеха на тахту. - Больше не буду с тобою путешествовать.
- Попробуй! Хорешани только мне и доверяет, знает, как ты не любишь женщин к изгороди прижимать...
Приход Вачнадзе прервал увлекательную беседу, и Дато последовал за князем на деловое свидание. Гиви, вскочив, стал усердно прихорашиваться, смотрясь в лезвие шашки. Он спешил на встречу с соколами.
Дато быстро оглядел приемный зал: никаких пергаментов и чернильниц. На троне сидел царь Теймураз. По правую руку - архиепископ Феодосий и архимандрит Арсений, по левую - князья Чавчавадзе, Джандиери, Вачнадзе.
Соблюдая правила чинов и титулов, Чавчавадзе торжественно представил посланника Картли. И Дато, точно впервые видел царя, низко склонился, преклонив колено, поцеловал протянутую руку и передал начальнику двора послание Моурави.
Чавчавадзе приложил послание, как ферман, ко лбу и сердцу и вскрыл печать голубого воска. Читал он чуть нараспев, громко, с замедлениями на важных местах, в глубоком молчании слушали кахетинцы.
Дато, придав лицу выражение глубокой почтительности, украдкой разглядывал царя и вельмож. Это были испытанные воины и дипломаты, прошедшие с мечом и пером тяжелый путь от рубежей ширванских до пределов Трапезундского пашалыка. Они знали себе цену и на вершине величия и в бездне поражения... "Должны согласиться, - думал Дато, - другого выхода из турецкой Гонио у них нет".
Чавчавадзе продолжал все более довольным голосом:
- Царство твое подобно сваленному грозой дубу. Если снова вторгнется шах, даже оборонять некому: лучшие погибли в сражениях, угнаны в Иран, разбрелись по другим землям. Худшие захватили твои владения и готовы предаться врагу.
Тебя, царь, чтят и Кахети и Картли. Чтят за непримиримую борьбу с шахом Аббасом, за верность церкви, за жертву, которую ты счел возможным принести ради сохранения народа и святынь... Кто из людей, а не гиен, не прольет слезы, вспоминая мать-царицу Кетеван? Кто не преклонит колена перед твоим горем - потерей царевичей, надежды народа и трона? Кому же, как не доблестному Теймуразу, царю Грузии, царствовать и повелевать? Но нет радости в царствовании, если страна ежечасно ожидает нового вторжения и не в силах бросить войско против недруга!