– Разве она запомнит? Я – другое дело, я подал мысль. А почему ты, собственно, боишься? Ну, узнают.
– Как же ты не поймешь? Меня вышвырнут из политики!
– И прекрасно. Ты бывал в Палате общин? Рыла и выродки, каких мало. Я бы ни за какие деньги…
– Нет, Фредерик. Я хочу попасть в парламент. Но меня даже не выставят, если узнают про этот роман.
– Не узнают.
– Репортер все пронюхает.
– Вот как? Ну, ну…
Граф помолчал; судя по морщинам на лбу, он напряженно думал.
– Да, – резюмировал он, – узнать могут. Так было и с Бэконом.
– С беконом?
– С Шекспиром, Бэкон места себе не находил. «Вот что, Франсис, – говорил ему внутренний голос, – так нельзя. Узнают – погонят из канцлеров, чихнуть не успеешь. Найди бедного юношу, заплати, пусть подпишет». Что ж, он пошел и нашел.
Сэр Раймонд резко выпрямился, расплескав при этом коктейль. Перед ним, словно окна кабачка в тумане, замерцала надежда.
– У тебя никого нет? – продолжал граф. – Да что я, честное слово! Сын Фиби, твой племянник.
– Господи!
– Вот ты говоришь, ему нужны двести фунтов. Дай, уступи гонорары – и живи спокойно. Согласится, как и Шекспир.
Баронет глубоко дышал. Надежда просто сверкала. В другом конце комнаты сидел Говард Сэксби, старое чудище, который рассказывал о чем-то сэру Родерику Глоссопу, чудищу номер два, – и он восхищался их красотой.
– Фредерик, – выговорил он, – какая мысль! Да?
Сбоку возник лакей, еще недавно танцевавший вместе со стеклами, стульями и столами.
– Вас спрашивают, сэр.
Баронет задрожал, насколько можно дрожать в дневное время. Неужто репортер?
– Кто?.. – спросил он.
– Мистер Космо Уиздом.
– Что?
– Бифштекс, – сказал граф, поднимая бокал, – это само Провидение. Время родило своего героя.
Через несколько минут веселый и бодрый сэр Раймонд вошел в небольшую комнату, куда отводили посетителей. Племянник сидел в кресле, сосал ручку зонтика, и, увидев его, дядя испытал привычную досаду. Столь бесполезный субъект, думал он, не должен так хорошо одеваться. Соломон в своей славе не сравнился бы с Космо Уисдомом. Не понравились дяде и усики, и маленькие черные глазки.
– Здравствуй, – сказал он.
– Э… а… привет, – отвечал Космо, становясь на одну ногу.
– Я тебе нужен?
– Э… да, – сказал все тот же Космо, становясь на другую.
– Ну, вот я.
– М-дам, – согласился посетитель, возвращаясь к первой ноге.
5
В клуб «Демосфен» он пошел после того, как поговорил по телефону с матерью. Сообщив ему со слезами, что она наскребла только пятнадцать шиллингов и три пенса, Фиби спросила: «Почему ты не займешь у дяди?», и Космо согласился, что другого пути нет, хотя охотней вошел бы в клетку к спящему тигру и ткнул его палочкой. Общаясь с дядей, он чувствовал себя так, словно его потрошит неопытный хирург, но ради двухсот фунтов можно подавить предубеждения. В конце концов любезность – еще не все.
Словом, пососав для верности зонтик, как выразился бы Генрих V, разжег кровь, укрепил мышцы и сказал:
– Э… дядя…
– Да?
– Э… дядя, не хочу тебя беспокоить, но не мог бы ты… это…
– Что именно?
– Ну… хм…
Сэр Раймонд выбрал вторую из манер, за которые его не любили коллеги, – тонкий сарказм.
– Разберемся, мой дорогой. Ты сказал, что не хочешь меня беспокоить – и совершенно зря, я всегда тебе рад, – после чего заметил: «Это». Когда я осведомился, что именно, ты отвечал «Ну» и «хм», а потом замолк, видимо – от избытка чувств. Естественно, я сгораю от любопытства. Быть может, твой визит как-то связан с письмом, которое поливала слезами твоя мамаша?
– Э… да.
– Она не очень связно излагала мысли, но мне показалось, что речь идет о двухстах фунтах.
Собственно, речь шла о двухстах пятидесяти, но Космо не смел назвать эту сумму. В конце концов букмекер ждать не станет, а Гордон Карлайл (50 ф.) – подождет.
– Э… да. Понимаешь…
Сэр Раймонд искренне наслаждался, поглядывая на невидимых присяжных и как бы говоря им: «А теперь – слушайте».
– Нет, – сказал он, – не понимаю. Мало того, теряюсь. Бутс и Бруэр платят тебе прекрасное жалованье.
– Ну, не такое уж…
Сэр Раймонд метнул взгляд, который сразил бы присяжных.
– Прости, я темный человек, – сказал он, – не Флобер какой-нибудь. Да, выбрал неудачное слово. Скажем иначе, «приличное».
– Да нет, какое там! Если я не достану двести фунтов, я не знаю, что сделаю. Хоть стреляйся.