Любопытный комендант больше вопросов не задавал.
Две артбригады меняются местами. У одной тракторы быстроходные, и ей лучше действовать на равнине, у другой, у нашей, скорости меньше: она будет в горах.
Над нашим наблюдательным пунктом поют жаворонки и жужжит вездесущая настырная «рама».
Кратковременная оборона.
Она проходит по полям, напоминающим бедное одеяло, сшитое из разноцветных кусочков: наделы единоличников.
Это не Россия с неоглядными колхозными нивами, это не старая наша Советская Украина, — это земли, которые воссоединены с Украиной в 1939 году.
А в сорок первом началась война.
Для перемен времени было мало.
И потому многое кажется здесь нам в диковинку.
В диковинку бедность. В диковинку то, что люди ходят в грубых домотканых рубищах, подпоясавшись веревкой. В диковинку, что пашут сохой… А у нас в артиллерийской бригаде кто сидит на тракторах? Вчерашние колхозные механизаторы.
Для них соха — музейный экспонат. Так же как и дома, которые топятся по-черному, через дверь. Дома без труб. Оказывается, в панской Польше существовал налог на трубы… Бедняки не могли его платить и топили по-черному.
В каждом доме на стенах религиозные картины, статуи святых на полочках. Религиозность фанатическая.
Однажды мы ездили на подводе в разведку пути, остановились на развилке, чтобы уточнить маршрут и стали вдруг свидетелями такой картины. Идет по дороге крестьянка с тяжелым мешком, с нею ребенок. Мимо проезжает роскошный тарантас, запряженный парой лошадей. В тарантасе — толстенные, важные, надутые мужчина и женщина. Такие мне и моим ровесникам знакомы только по старым карикатурам, высмеивающим толстопузых буржуев.
Крестьянка подходит к нам, просит: «Подвезите».
Валиков помогает ей положить мешок на подводу, потом верный своей привычке немедленно вступать в разговор с незнакомыми, спрашивает:
— Что же вы тот тарантас не остановили? Вон, который впереди? Не посадили бы?
Женщина отвечает:
— О-о, это я не могу. Это паны.
— Подумаешь какое дело, — нарочито простецки говорит Валиков. — Почему они паны, а вы нет?
— Так богу угодно, — кротко произносит крестьянка.
Мы сидим на НП и обсуждаем этот случай.
— Вот теперь я понял, в чем вред религии, — с наивной убежденностью произносит радист Кучер.
— А ты что, не понимал раньше? — стараясь быть серьезным, спрашивает Богомазов. — Как же тебя комсоргом избрали?
Кучер не чувствует иронии, кипятится:
— Как не понимал?! Понимал. Но это же по книгам. А тут своими глазами такое видишь, что возмущаешься.
Тебе многим еще предстоит возмущаться, Кучер. Пройдет еще несколько дней, и ты увидишь, как вражеская артиллерия откроет огонь по группе крестьян на дороге. Вместо того чтобы спрятаться в канаву от осколков, крестьяне падут на колени и начнут молиться, широко осеняя себя крестным знамением и низко склоняя головы…
Непроизвольно, сам по себе возникший разговор о религии прерывается. Кто-то кричит мне из траншеи, что к нам на пункт идет подполковник Истомин.
Я встречаю его у входа, докладываю, он просит показать журнал наблюдений, цели на планшете. Подходит к стереотрубе, долго разглядывает немецкую оборону и неожиданно говорит:
— Посмотрите, впереди на пригорке церквушка. Правее ее, ноль двадцать, и выше, ноль пятнадцать, наведите трубу. Так… Что вы видите?
— Небо.
— Вот в этом месте неба поставьте кляксу.
Надо произвести разрыв в воздухе.
Подполковник хочет создать так называемый «фиктивный воздушный репер». Репер будет обозначен на планшете уколом булавки. И все цели — видимые и невидимые, — которые появятся потом в районе этого укола, можно будет накрывать быстро и наверняка, не делая сложных расчетов, внеся лишь небольшие поправки.
А сейчас придется попотеть! Снаряд с дистанционным взрывателем — проще говоря, с часовым механизмом — должен взорваться на заданном направлении, на заданной дальности и на заданной высоте…
Пока я колдую над планшетом, таблицей стрельбы и метеосводкой, подполковник связывается с майором Красиным:
— Девятая дает разрыв в воздухе. Засекайте стереотрубами.
Потом Истомин вызывает командира дивизиона АИР: разрыв будет «слушать» звукоразведка.
Я чувствую, как у меня стучит сердце. Волнуюсь: не оплошать бы. Говорю по телефону лейтенанту Резниченко, командиру огневого взвода:
— Первое орудие еще раз проверь сам.
Истомин смотрит на часы.
— Не нервничайте, старший лейтенант, не торопитесь.