Если давали ему на поражение цели десять снарядов, а он выполнял задачу семью — все равно докладывал: «Израсходовано десять». Три оставались на всякий случай, на случай того, что в другой раз десяти может не хватить и тогда он даст… тринадцать.
Страховка оказалась излишней, и вот теперь неприятность. Не бросишь же двадцать ящиков — двадцать ящиков по семьдесят пять килограммов, полторы тонны гильз и снарядов, и Стеклов ставит командование в известность: «Все не подниму…»
Больше других кричит на Стеклова и грозит ему страшными карами политрук — Андрей Степанович. Но он же его и выручает. Обнаруживает «недогруз» в соседней батарее и передает ей снаряды, которые не может увезти Стеклов.
Вот какой трудный «сынок» у Андрея Степановича!
…Ветер надувает занавески на вагонных окнах. Мелькают скупыми тусклыми фонариками разъезды и полустанки. Неторопливо ползут по стеклам редкие капли дождя. Ночь. Но мы не спим. Рассказ Андрея Степановича воскресил в моей памяти фронтовую юность. Я тоже тогда был командиром батареи и, может быть, в чем-то походил на Стеклова.
Все мы были неплохо выучены — спасибо учителям-офицерам! — все умели бить без промашки, все были молоды и горячи и все были далеко не ангелы. Срывались по молодости, делали ошибки. Но ведь это объяснимо, если учесть, что вместо многоопытных кадровых довоенных капитанов батареи вдруг возглавили девятнадцатилетние лейтенанты, только выпущенные из училищ.
Как хорошо, что поезд идет полупустой! Как хорошо, что в нашем купе кроме Андрея Степановича и меня никого нет! Мы можем говорить и не спать.
— А что потом с вашим «сынком»?
— С Ромкой-то? — переспрашивает Андрей Степанович. — Ранен был. Демобилизовался. Работать устроился — художником, которые разную посуду расписывают…
— Художником?
— Да, да. Он ведь на фронте все время рисовал. Помню Тамри, словацкую деревушку. Бой за нее третьи сутки продолжался. Прихожу на наблюдательный пункт к Стеклову, а он сидит и рисует в альбом. «Красивая, — говорит, — деревенька». Я поначалу вспылил: «Тут бой, а ты рисованием занимаешься! Почему не у стереотрубы?» А он со злостью отвечает: «У стереотрубы разведчик сидит, все видит и докладывает, а мне что делать, если на весь день ни одного снаряда не дали?» — Андрей Степанович помолчал, потом добавил: — Когда ранило его, «сынка», он со своим разведчиком послал мне альбом на память, в подарок… Альбом, который он еще в Донбассе начал. Ну а потом мы переписывались. Долго рассказывать, как это все происходило. Так чем я отвлекся? Художником он стал? Ну, конечно, специальный художественный техникум окончил. Женился, сын у него родился, сообщил. А потом проходит несколько лет — и получаю письмо от тещи: так, мол, и так, «ваш коммунист, бывший офицер бросил семью и живет один в Архипо-Осиповском, на Черном море. А мы, бедные, обиженные беспартийные люди, не знаем, как поступить…» Очень огорчен был я поступком Ромки! Но, с другой стороны, неприятно резанули мне глаза слова: «мы бедные… беспартийные…» Юродство какое-то!
Из дальнейшего рассказа Андрея Степановича я узнал, что, получив письмо, он сразу выехал в Ярославль, где жила семья Стеклова, послушал обиженных и на той же неделе отправился в Архипку, где и встретился со старшим лейтенантом запаса Романом Стекловым.
Ночь после этой встречи Андрей Степанович не спал, сидел на крылечке дома, курил трубку и размышлял, как же поступить. Все было плохо. Плохо было прежде всего то, что коммунист и бывший боевой офицер опустился.
…Приехав в Архипку краснодарским автобусом, Андрей Степанович шел по пыльному, разбросанному селу, прохожих не было, миновал ворота с загадочной вывеской «Лесофруктоварочный завод», решил войти в один из домов.
Постучал — не отвечают. Открыл дверь и очутился в небольшой неопрятной комнате. В углу комнаты тихо хныкал в люльке ребенок. На столе стояла посуда с остатками завтрака, по стенам висело несколько аляповатых картин в примитивных, самодельных рамках. На одной из них была изображена женщина с младенцем на руках, на другой — девушка в очень широкой юбке, в руках она держала поднос, на подносе стояла чашка…
Пока Андрей Степанович оглядывался, в комнату, поспешно вытирая руки о полотенце, вошла женщина, — видимо, она была занята стиркой, потому что на руках у локтей остались клочки мыльной пены.
— Вы к кому? — спросила она, оглядывая неожиданного гостя.
— К вам.