Я скучал без Москвы, мне туда постоянно хотелось. Русские хоть могут кошку повесить или птичку подстрелить, а французы — они все защитники природы. И папа с мамой — тоже защитники. Они не хотят снова в Москву. Они только вспоминают. Папа недавно в первый раз вспомнил, что он деньги диссидентам возил портфелями, передавал в темных подъездах. Он думал, что милиционер на проспекте Мира вместе с дворником Сашей возьмут и забьют его ломом. Но ходил по подъездам из принципа. Возвращался домой усталый, полночи играл на лютне. Наконец ему дали понять, что все знают, куда он ходит, и мы уехали, не попрощавшись. В другой раз папа за ужином вспомнил, что, когда Солженицын был в Париже, ему не только спасибо не сказали, — не познакомили! А жена Синявского ему даже хамство сказала, что «ужасно быть таким, как он», не знаю, правда, из-за чего. Папа тогда снова играл на лютне, раны заигрывал.
Так они и сидели с мамой на кухне под Парижем, обсуждали, когда Россия кончится, но Россия назло им не умирала. Они стали лаяться, затеяли разводиться. Мама переехала в мастерскую, папа в угол смотрел, но помирились. Дочь генерала сначала была похожа на всех русских из Москвы: думала, тут дым коромыслом. А у нас в Париже глухо. С утра до ночи мы с ней носились, я ей показывал. На третий день я забыл свою реймскую дуру. Она восхищалась. Но потом в момент ей все разонравилось. А родители: откуда у нее деньги? — Да ты, папа, сам был шпион, хотя бы себе немного взял. — Я и так две квартиры купил: одну нам, другую — дедушке с бабушкой.
Дочь генерала как вошла, у нее брови ушли на чердак: кислым табаком пахнет, потолок низкий. Я увидел все по-другому. Гостиная перекрыта гипсокартоном: чтобы у папы свой кабинетик был. И моя — детская — собачья будка с иконой заступника в красном углу.
— Мамина. Она не только реставрирует. Моя мама из рода Рюриков.
— Эх, вы, Рюрики, — вздохнула Катя. — Я одно время балдела от православия.
— Франция свихнулась на буддизме.
— На буддизме? Старый клиент. От мусульманства скоро потащусь.
Сели ужинать по-семейному, в подсобной столовой возле кухни. На стенках — двенадцать маленьких репродукций мировых шедевров.
— А что, деканы во Франции неважно зарабатывают?
— На жизнь хватает, — усмехнулся папа.
— Разве это жизнь? — еще раз огляделась дочь генерала.
— Сося! — всплеснула руками мама.
— А я привык, Сося, — быстро ответил папа, — что мне хамят. Но все-таки не в моем доме! — зарычал он.
— Да вы зря сердитесь. Я просто спросила на всякий случай. Это кто, Джотто?
— Джотто! — мрачно подтвердили родители.
— А что значит «Сося»? — спросила дочь генерала.
Дальше мы кролика ели молча. Кролик на редкость вонял в тот вечер. У мамы вообще бзик на кроликах.
— А вы чем в Москве занимаетесь? — наконец спросила мама.
— Думаю, не стать ли актеркой.
— Кем? — переспросил Сося.
— Актеркой. Пока снимаюсь для журналов. Главным образом, голой.
Соси тихо уставились на Катю. Я — тоже.
— Ну, да, порнография. У нас в Москве вообще модно сниматься голыми. В какую квартиру ни приди, в ванной или еще где висят голые фотографии хозяев. Причем, не просто голые. А так, с раздвинутыми задами.
Папа с трудом боролся с брезгливостью: