Амель кивнула: ее дурного настроения как не бывало.
Ружар взглянул на часы:
— Какие у тебя планы? Торопишься домой или у тебя есть время выпить по стаканчику? Мне хочется показать тебе одно интересное местечко. Уверен: оно тебе понравится.
— Пошли выпьем.
Ни тени сомнения.
Спустя несколько часов они все еще находились в баре возле Музея Пикассо, в третьем округе. Бар был не очень большим, не очень красивым, но переполненным. Журналисты, творческие люди, активисты андерграунда, затрапезные интеллигенты, любители hype, [167]тайный и самовнушаемый авангард «значительной» мысли. Вино и пиво лились рекой. Амель узнала кое-кого из пишущей братии, со многими поболтала. Она стала объектом пристального внимания. Ей представили знаменитых собратьев, улыбающихся и алчных. Чтобы продлить молодость, эти азартные игроки зачитывали свои отшлифованные рассказы, где представали в романтическом образе старых израненных вояк, перед незрелой аудиторией, стремящейся исцелить собственные тревоги чужой болью. Над толпой и шумом в зале парил Питер Пен.
От выпитого Амель расслабилась и, покачиваясь, рассеянно слушала, просто наслаждаясь счастьем быть здесь. В общем гуле она уже не различала голосов. Ружар материализовался возле нее в нужный момент и потащил к столику, чтобы она присела.
— Где ты был? Ты бросил меня, а это не… невежливо. — Наклонившись к нему, она с трудом, запинаясь, произносила слова.
— Я был вон там, в баре, — журналист указал куда-то в глубину зала, — с ребятами. Но я наблюдал за тобой.
— Знаю. — Зеленые глаза Амель отдалились и вновь обрели частицу своей проницательности. Она вызывающе посмотрела прямо в глаза Ружара.
— Ах так? Знаешь?!
— Прекрасно.
— Так что же ты знаешь?
— Во всяком случае, Сильвен… Он с самого начала ревнует к тебе. — Амель приложила палец к губам. — Тсс! — Улыбнулась в пустоту. — Я… я говорю всякую ерунду. — Глупо хихикнула. — Надо… мне пора. — Попыталась встать. — Если бы меня видели. — И снова рухнула на стул, обхватив голову руками. — Не надо, не надо.
— Пойдем. — Ружар помог ей встать на ноги и проводил до туалета.
— Куда мы?
— Вернуть тебе пристойный вид.
С трудом преодолев несколько ступеней, они спустились в комнату, от пола до потолка отделанную осколками черной керамики. Шум над их головами звучал приглушенно, отдаленно. Воняло сортиром, зато было гораздо тише.
Ружар плеснул ей в лицо холодной водой и затолкнул в женскую кабинку. Прижал к стене.
— Не двигайся.
Амель начала бессмысленно смеяться.
Из кармана куртки журналист вытащил блокнот из чертовой кожи, кредитную карту и маленькую пластиковую ампулу. Он протянул купюру своей спутнице:
— Постарайся скрутить потуже.
— Зачем? Не хочу…
— Делай, что говорю. Не бойся, это всего лишь деньги.
Молодая женщина кое-как справилась с задачей; журналист высыпал на записную книжку немного белого порошка, разрыхлил его при помощи своей карты Visa и провел четыре тонкие линии. Взяв бумажную трубочку, он втянул носом две полоски кокаина.
— Теперь ты.
Амель не задумываясь взяла протянутую ей купюру. С некоторым сомнением она вопрошающе взглянула на Ружара.
— Тебе станет лучше, немного протрезвеешь.
— Я никогда…
— В нос и вдыхай. А другую ноздрю заткни пальцем.
Молодая женщина покачнулась:
— Не хочу.
— Боишься?
Амель кивнула, но искушение, подгоняемое алкоголем и возбуждением, прокладывало свой путь в зелени ее радужной оболочки. В конце концов она рывком наклонилась вперед и медленно вдохнула, мало, неправильно, — и тут же выдохнула, чтобы восстановить дыхание. Еще не разогнувшись, она принялась хихикать, глядя на припудренные белым порошком рубашку и куртку Ружара. Затем приподняла голову, чтобы посмотреть на его реакцию. Он был серьезен, но не сердился.
— Поцелуй меня.
Слова казались далекими и нереальными. Они неловко прижались друг к другу губами. Амель почувствовала, как его рука тискает ее бедра и поднимается к затылку. Она сама терлась об Ружара, ласкала член, твердеющий под ее пальцами.
Он резко схватил ее за волосы и указал на свою грудь:
— Лижи.
Молодая женщина принялась слизывать кокаин. Вкус был горьким, химическим. Через несколько секунд ей показалось, что она услышала:
— Мне хочется, чтобы ты и меня взяла в рот.
Рука, сжимавшая ее волосы, ослабла.
06.11.2001
Обычно они назначали встречи в каком-нибудь ресторане на набережных Сены, недалеко от Пон-Нёф. Амель пришла сильно осунувшаяся. Она вяло заглянула в меню и, когда Сервье рискнул предложить ей водную прогулку, с облегчением согласилась.
Стояла хорошая погода, не слишком прохладная, и многие парижане, как и они, испытывали желание воспользоваться этим мягким днем, вероятно одним из последних перед началом зимних холодов.
Они сошли у пристани Монтебелло, напротив Нотр-Дам. В нервном возбуждении она непрестанно пила воду. Он украдкой наблюдал за ней, жуя купленный по дороге упругий панино.
На улице Амель сразу надела темные очки, чтобы спрятать покрасневшие и усталые от недосыпа или по какой-то иной причине глаза. Ее беспокойные руки то отвинчивали, то завинчивали крышку бутылки.
— На улице лучше. — Ее речь была торопливой, запинающейся.
Она стиснула зубы, сглотнула.
Сервье с полным ртом кивнул и отложил завернутый в салфетку сандвич.
— Ну-ка, повернись ко мне.
— Зачем?
Он не ответил, просто развернул ее к себе.
Амель молча повиновалась.
Жан-Лу снял с нее очки:
— Посмотри на меня. Подними голову, посмотри на меня. — И сразу снова надел. — Что ты принимала?
Молчание.
— Кокаин?
— Да.
— В первый раз?
— Да.
— Во рту будет сушняк целый день. С кем?
— С Ружаром. — И еще: — Не знаю, что на меня нашло.
— Захотелось попробовать. Со многими бывает.
— И с тобой?
— Да. — Сервье поднялся, чтобы выбросить остатки сандвича, и снова сел возле нее. — Ты провела ночь с ним?
— Часть. — Амель снова отхлебнула воды. — Вчера вечером меня приняли за шлюху. — Пауза. — И возможно, не ошиблись. — Она взглянула на Сервье. — Мне так стыдно.
— За что? Мне ты ничего плохого не сделала, и я не собираюсь судить тебя.
— Тогда почему ты здесь?
— Чтобы выслушать тебя. Если хочешь.
С некоторыми недомолвками Амель описала последние месяцы. Она начала с особенно выдающихся событий, затем, по мере продвижения рассказа, ее речь стала свободней и приобрела более естественные интонации. Она бегло коснулась Школы журналистики, своих амбиций, замужества и порожденных им противоречивых желаний. Она также совершила несколько экскурсов в более отдаленное прошлое, описала знакомство с Сильвеном, напряженные отношения с его семьей из-за различия традиций, впрочем умолчав о многом на этот счет. Упомянула Ружара и профессионалов его уровня, описала, какое место они занимали в ее воображении, когда она еще училась. Призналась, что очень быстро поняла, что после освобождения от родителей затворничество стало для нее ассоциироваться с мужем. Свободу, прорыв дает ей только работа.
А ее работа — это Ружар. На радость и на горе.
Сервье хотел уточнить.
— Да нет, я его не люблю. То есть не так, как ты думаешь. Он хороший журналист, образованный человек. У него опыт. Он честен.
— И все же он привлекательный?
— Я просто сорвалась. Это не повторится.
— Что ты собираешься делать?