Я хочу лелеять и пестовать ростки щедрости, щедрости…
Щедрости! Неужели не ясно?!. Нате! Хорошего — не жалко!
Мне вдруг пришло в голову:
«Не думай о выгоде и собственном интересе.
Это — признаки бедности.
Чистые люди делают пожертвования.
Они приобретают привычку Бога».
Это — Руми…
Бедные, бедные богачи-толстосумы, когда же вы, наконец, приобретете в собственность привычки Бога? Ведь жадный — всегда больной.
Мои пули — пилюли для Жизни…
— Юююууууууу!.. — ору я, — помолчи, послушай!..
— Не ори ты, я слышу, говори…
— Ты-то можешь меня понять, ты же можешь, можешь!..
— Ты — верблюд.
— Я — верблюд!?.
— Тебе никогда, слышишь, никогда не пролезть через игольное ушко.
— Мне?!. Не пролезть?!. Да я…
— Твой мозг отягощен местью, как мешок богача золотом.
Сказано так сказано. Сказано от сердца.
— Юленька, — шепчу я, — я не верблюд. Вот послушай…
— Ты — пустыня.
Ах, эта бесконечно восхитительная, таинственная и загадочная пресловутая женская мужская логика!
Но Юля — за Руми, я знаю. И за меня!
А что мне делать вот с этой красивой страной? Глобализм! Глобализм не пройдет, решаю я, и беру на мушку Америку. «Yes it is, — думаю я, — its very well!».
Да как же, не поверят мне, как можно увидеть вместе Джульетту и Гарри Поттера, Сенеку и Марксаэнгельсаленинасталина?
Но я же вижу! Я вижу вдруг Паганини, теснящего левым флангом своих пешек самого Каспарова. Гарик растерян, он берет смычок и, как хлыстом, хлопает себя по бедру. Да, дела-а. Во влип-то.
И разве можно себе представить Пенелопу мирно беседующую с Отелло за тем столиком, что у самой кромки воды. О чем они спорят? Я вижу, как она улыбается, не сводя своих синих глаз с его белых зубов.
— Я все глаза проглядела, — читаю я по ее губам.
На каком языке они разговаривают?
А вот и Здяк! Хо! Ну и боров! Архипов бы сказал: хряк!
Крррохобор!.. Взяточник!.. Ворье!..
Академик?
Да какой там — шпана!..
Бац…
O tempora, o mores![1]
Я подслушиваю и подсматриваю, выведываю и даже вынюхиваю. У меня, как у собаки, нюх на всякую грязь и на вонь, на предательство и измену, да, на все нечеловеческое, мерзкое, жалкое, гадкое и гнилое… На зловонное и мертвечинное… Да, нюх, на всех этих жадных и душегорбых, шипящих и гавкающих, жующих и блеющих, и блюющих и все-таки жрущих, на этих хромодуших и заик…
Это подло, я знаю. Но я веду себя так, как подсказывает мне мой инстинкт правдолюбца.
Это снова стучат?
Нужно спрятать бутылку. Но нельзя забывать написанное — «Не забудь…».
Ну, знаешь…
— Так что же случилось, Ю?!.
Я беру эту книжку, в тысячный раз нахожу эту умопомрачительную букву (Ю), читаю: «ЮЛИЯ — греческ. «кудрявая», «волнистая», «пушистая»; лат. «вечно молодая»; польск. «с открытым сердцем»; лат. (Iulia) «июльская» или «из рода Юлиев (патрицианский род в Древнем Риме. Согласно легенде, произошёл от богини Венеры)».
Я мысленно дополняю: славянск. — БОЖЕСТВЕННАЯ!))).
— Ю, — произношу я, — помни, пожалуйста, Имя Свое!!!
По такому глубокому снегу мне не угнаться за ним. Его зеленая куртка мелькает то слева, то справа и мне то и дело нужно выискивать его спину среди белых стволов берез, густым частоколом вставших между нами.
Лыжи бы!..
Я настиг бы его в считанные секунды!
Сколько ж лет и зим ушло на выслеживание за этим Джеймсом Джойсом!
Я стою по колено в сугробе, шапочка сбита набок, лоб взмок, футболка прилипла к спине, а винтовка, кажется тяжелой, как никогда, ствол так и ходит ходуном, мне никак не удается задержать дыхание, пар изо рта, как из трубы паровоза… Секунда, еще секунда, задержать, наконец, дыхание, замереть, левый локоть на выступ таза, правый глаз прилепить к прицелу…
Господи, как барабанит сердце!
Теперь — едва заметное движение указательного пальца: бац…
Промах! Еще — бац… Промах! Уйдет, уйдет же, негодник!
И чтобы не упустить эту подлую тварь, приходится-таки пристегивать лыжи: «Привет, милый!».
Бац!
И готово! Добегался, сладкий мой «Уллис-Одиссей»!
Иногда я замираю, застываю, как раскаленный металл в форме, просто каменею: ты кто? Я ищу оправдание своей странной страсти, объяснение… Я так думаю: чтобы выправить горб этого мира, нужна воля. Воля есть. Теперь нужна вера: ты и твой Бог, и твоя Вселенная — едины. Это бесспорно! Значит…
И я снова хватаю бутылку.
…значит, думаю я дальше, значит…