— Доброе утро, Вукашин!
Он словно не узнавал своего товарища по партии Любу Давидовича[55]: удивленно смотрел на человека, который в нынешних обстоятельствах может кому-то желать доброго утра.
— Верховное командование покидает Валево. Переезжает в Крагуевац. Правительство и мы тоже перебираемся в Крагуевац.
— Господи боже, почему? Вчера об этом не было и речи.
— Обстановка резко ухудшается. Швабы спешат. Как твоя дочка?
— Это-то и ужасно! Я с ней только успел поздороваться. А госпиталь эвакуируется?
— Я знаю, что тяжелораненых не на чем вывозить из Валева. Наш вагон уходит в девять. Меня на рассвете поднял Пашич. Пристал, чтобы мы немедля, любой ценой создали коалиционное правительство. Старый прохиндей проталкивает свою новую комбинацию национального согласия. Мне предлагает портфель министра просвещения, а тебе — экономики.
— Мне?
— Тебе. Ему ничуть не мешают твои соображения, которые ты вчера высказал. И ярость, которую испытывают к тебе престолонаследник и генералы. Он решил заставить тебя замолчать и прибрать к рукам. Ты ведь знаешь, он всегда был мягок сердцем к грешникам и непокорным.
— Что ты хочешь этим сказать? — Шарканье ног заглушало слова собеседника.
— У Пашича ничего просто не бывает. Сейчас, когда Александр с его офицерами видят в тебе предателя, ему только на пользу, что ты его старый противник. Однако именно ты, Вукашин, сейчас ему больше всех нужен в министры. Торопись, поговорим в поезде. Будь на вокзале ровно в девять.
Разрывы снарядов заставили его прийти в себя. Давидович исчез в толпе беженцев, и он даже не заметил когда. Вернулся в гостиницу. Поспешно схватил пелерину, шляпу и трость, выскочил на улицу и, пробиваясь сквозь толпу женщин и стариков, сквозь стада коров и овец, сквозь сутолоку беженцев, ринулся к госпиталю. Впереди — он никак не мог его догнать — быстро шагал крестьянин с большим мешком и голубыми досками, высоко над его головой устремленными к небу.
А вдруг Милена останется в Валеве с госпиталем? Неужели можно ее оставить, чтоб она попала в плен? Как ему уезжать?
На спине высокого, согнувшегося под тяжелым мешком крестьянина голубые доски вспарывали низкие тучи, кромсали оголенные сливовые сады, холмы. Гибнет держава, а мужик спасает какие-то голубые доски. Какое мелочное безумие! Он вынужден смотреть на эти голубые доски, он ступает по лужам, а голубые доски на спине мужика как-то вдруг исчезают в госпитальной суматохе, в стонах раненых и криках санитаров, которые поспешно выносят их и укладывают в телеги.
Вукашин остановился, не зная, где искать Милену. Легкораненые, способные передвигаться, на костылях и с повязками на голове, сами выбирались из здания госпиталя, накинув шинели, одеяла, простыни. Останавливались, смотрели в небо, прислушивались к грохоту пушек, обменивались взглядами, в которых зиял ужас. Он проталкивался вперед, расспрашивал санитаров и врачей, где Милена, ни у кого не было времени отвечать, все только отмахивались. Задыхаясь, он сумел пробраться в госпитальный коридор. Носилки с ранеными прижали его к стене. Где ее искать? Никто не слушал его и не обращал на него внимания.
— Доброе утро, папа. — Голос дочери испугал его.
Он молча смотрел на нее: руки в крови, в глазах — безнадежность.
— Ты не спала сегодня?
— Нет. Все время привозили раненых.
— Я очень боюсь за тебя, Милена. — Он умолк, глядя на ее забрызганный кровью передник.
— Мы пока живы, папа. Ты когда уезжаешь?
Он помолчал, шепнул:
— А ты, милая доченька?
Она вздрогнула и нахмурилась. Возле них стояли носилки с мертвым солдатом в нижнем белье. Посиневшее лицо, открытый рот и тот же запах.
— Неужели именно тут мы будем стоять? — шепотом спросил он.
— Куда ж деться? — Взяв за руку, она потянула его в сторону.
А он не смел удержать ее руку, подавленный этим деловитым, грубым прикосновением. Его оглушали стоны, крики персонала, брань, висевшая в воздухе. Чем ее обрадовать?
— Как Владимир? — спросил осторожно.
Она испуганно посмотрела на него: может, он что-нибудь слышал?
— Пишет? — спросил он тише.
— Вчера утром он кинулся к нашему пулемету. Что было потом, не знаю.
— Храбрые люди умеют беречься. Не бойся.
— Забыла тебе сказать, вчера я видела твоего брата из деревни. Он ищет сына, Адама. Очень уж несчастным он показался мне, этот твой брат. Мой дядя. Тебя он нашел?
— Нашел.
— Меня потрясла его скорбь по Адаму. Теперь я сама буду следить. Почему ты хмуришься?
55
Давидович, Любомир (1863–1940) — политический и государственный деятель, один из основателей независимой партии радикалов.